Фестиваль театр
Одним из главных событий завершающегося 62-го Авиньонского фестиваля стала мировая премьера новой версии "Гамлета" в постановке знаменитого немецкого режиссера Томаса Остермайера. Спектакль показали в курдонере Папского дворца, на главной фестивальной сцене. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Первые 20 минут этого "Гамлета" смотришь, буквально открыв рот от восхищения: Томас Остермайер начинает свой шекспировский спектакль оригинальными и необычайно выразительными сценами. Сначала на занавес из золотых цепей мутно проецируется лицо человека, который задает вопрос "Быть или не быть?". Потом следует присочиненная к Шекспиру сцена похорон короля. У открытой могилы стоят сын, вдова и брат покойного, придворные. Ночь, на кладбище хлещет ливень — это один из могильщиков поливает героев из шланга, в то время как второй никак не может опустить королевский гроб в разрытую яму. Он нервничает, сам несколько раз падает в могилу и доходит буквально до исступления, прежде чем ему удается справиться с гробом и начать засыпать его землей. Земля рыхлая, скользкая, герои то и дело поскальзываются, даже падают. Эта жуткая безмолвная сцена наверняка никогда не забудется.
Но лишь те, кто не знаком с творчеством Томаса Остермайера, надеются, что весь его спектакль мог бы состоять из череды выразительных режиссерских картин-фантазий на тему пьесы. От большинства участников нынешнего Авиньонского фестиваля, да и, можно сказать, от большинства любимцев европейских авангардных фестов 40-летний художественный руководитель берлинского театра "Шаубюне" отличается тем, что работает в рамках традиционного драматического театра, то есть, попросту говоря, вместе с актерами своей труппы интерпретирует пьесы. Даже если сами тексты или их переводы серьезно авторизованы, как это сделал с "Гамлетом" известный немецкий драматург Мариус фон Майенбург: пьеса Шекспира оказалась словно пересказана близко к тексту упрощенным сегодняшним языком. Господин Остермайер всегда интерпретирует классику жестко, оригинально, спорно. Но по-прежнему нуждается в сильном авторе, классическом или современном, хотя бы для того, чтобы спорить с ним и находить новые смыслы.
Кладбищенская сцена нужна господину Остермайеру не просто как ударный пролог, а для того, чтобы сразу на все два с половиной часа задать место действия — кладбище. Весь этот "Гамлет" разыгрывается фактически над свежей могилой. Сюда из глубины сцены выезжает свадебный стол. На мокрую землю лицом вниз падает сам принц датский, туда же он швыряет Офелию. Полоний выкапывает из свежей могилы королевскую корону и примеряет ее на свою плешивую голову. Здесь же, опустившись коленями в землю, притворно кается Клавдий, тут разыгрывают "Мышеловку" и сражаются в финале Гамлет и Лаэрт. В этом мире уже все давно зарыто в землю, похоронено — честь и любовь, мысли и поступки, семья и дружба, даже сама страна.
С многолюдьем пьесы Томас Остермайер справляется силами всего шести актеров труппы "Шаубюне". Один и тот же актер играет Клавдия и призрака. Горацио и Лаэрт при необходимости становятся не только могильщиками, но и Розенкранцем с Гильденстерном, а Полоний — Озриком. Самой оригинальной "парой" у господина Остермайера выглядят королева и Офелия: актрисе Юдит Розмайр стоит вмиг снять темные очки и блондинистый парик Гертруды, чтобы превратиться в дочь Полония. Даже Гамлету находится роль-рифма — королева из "Мышеловки". Впрочем, театр в театре становится не просто дополнительным режиссерским заданием для прекрасного актера Ларса Айдингера, скорее проявлением актерской сущности самого принца датского. Отыграв перед матерью и отчимом женскую роль, господин Айдингер, высокий актер прекрасного телосложения, на глазах у зрителей надевает под костюм противные искусственные толщинки, чтобы вновь предстать тем обрюзгшим и неряшливым мужчиной непонятного возраста, каким принц датский явился в начале спектакля.
Все, что делает в этом "Гамлете" принц Гамлет, притворство. Это тотальная игра, рожденная не страстью к лицедейству и даже не сознательной жаждой мести за отца, а отчаянием, невозможностью быть самим собой. Вернее, даже незнанием, каким именно нужно и можно быть. Мир остермайеровского "Гамлета" не просто вывихнут, он безнадежно разрушен и навсегда лишен опор. В нем не только люди раздваиваются, в нем сама реальность оказывается неотличима от кошмарных кладбищенских наваждений. Видеокамера, которая оказывается в руках у Гамлета, сопровождает весь спектакль, и на экране-занавесе возникают мутные картины "прямого репортажа" — лица героев, превращающиеся в их черепа, сцена самоубийства Офелии, а то и просто рябь, кажущаяся эфирными помехами.
Остается добавить, что в Авиньоне "Гамлета" играли в экстремальных для драматической постановки условиях — на открытой площадке Папского дворца. Спектакль, по уму рассчитанный на пять-шесть сотен зрителей, бросили к ногам 3000-местного зала. Иногда казалось, что сильные немецкие актеры излишне форсируют голос и все-таки теряют энергию. В нормальных театральных пространствах, театра ли "Шаубюне" или любого другого (европейские фестивали уже выстраиваются в очередь за "Гамлетом"), новый спектакль Томаса Остермайера наверняка обретет спокойное дыхание, если это выражение вообще применимо к столь безнадежному по взгляду на жизнь театральному высказыванию.