Премьера опера
Мариинский театр представил на фестивале "Звезды белых ночей" последнюю премьеру сезона — оперу Александра Смелкова "Братья Карамазовы". ВЛАДИМИР Ъ-РАННЕВ присоединился к заинтригованным масштабом события зрителям.
"Сверхтекст, роман романов",— говорят филологи о "Братьях Карамазовых". Время не исчерпывает этот текст, а наоборот, расширяет поле его интерпретаций. Сильнейший реагент для этого — музыка. Если она, конечно, представляет собой не чтение романа вслух по нотам, а именно его прочтение. Все это, видимо, досужая химия для Александра Смелкова. Уровень его отношений с текстом Достоевского не выходит за рамки пресловутого творческого кредо композитора — "охранение великой традиции" от химер модернизма.
Охраняет он ее самым убийственным для традиции образом — консервацией. Причем композитор полагает, что это оправдывает беззастенчивую эксплуатацию традиции. Вся музыка соткана из оперных штампов девятнадцатого века: если что-то значительное — удары литавр и медь гремит минором, нервное — тремоло у струнных, а задушевность — звучит английский рожок. Композитор методично экспонирует слушателям одну тривиальность за другой, склеив из них трехчасовую консерваторскую задачу по гармонии и инструментовке. Одного лишь не займешь у "великой традиции" — мелодизма. Потому что это добро напрокат не выдается. По ходу действия автор постоянно борется с текстом, не зная, что делать с потоком слов: музыкальных мыслей на всех даже по закромам оперной классики не насобирать. В результате композитору удалось разжаловать "роман романов" в заурядное бытописание с кое-как прилаженными "высокими мыслями".
Но, имея дело с "романом романов", навыками музейного хранителя не обойтись. Конвульсивная ритмика фраз, наползание друг на друга придаточных предложений, диффузия церковно-славянских архаизмов, низового жаргона, социалистской риторики и дворянского комильфо — это уже партитура, в которой строительный материал музыкального языка — метр, синтаксис, контрапункт и гармония — реинкарнируется в слове. И во всем этом словотворении — открытия и провокации. И того и другого, кстати, не стеснялись почитаемые Александром Смелковым Георгий Свиридов и Валерий Гаврилин, не говоря уже о новаторе-экстремисте Мусоргском. И невольно задаешься вопросом: зачем вообще музыкальному в самой своей сути "сверхтексту" Достоевского это незатейливое распевание?
Автор музыки не ограничился нотами и дополнил партитуру сценическими ремарками, что спровоцировало его конфликт с постановщиком Василием Бархатовым — тот не принял доморощенной патетики режиссерских идей Александра Смелкова. В результате болезненных притирок работа молодого режиссера получилась невнятной и несамостоятельной. Сценография Зиновия Марголина — лаконична и точна, солисты сработали крепко, а выше всяких похвал были Николай Гассиев (Федор Павлович) и Кристина Капустинска (Грушенька). Признаться, Мариинский оркестр умеет быть лучше, чем был в этот вечер, при том что за пультом работал Валерий Гергиев.
По окончании публика рукоплескала — ей показали классический русский оперный театр. Непонятно только, почему для этого нужно заказывать новоделы, или наша оперная традиция недостаточно велика и богата, чтобы обойтись первоисточниками?