Выставка живопись
В Мраморном дворце Русского музея открылась ретроспектива одного из пионеров отечественной послевоенной абстракции Юрия Злотникова — ремейк большой выставки Третьяковской галереи, состоявшейся в 2004 году. АННА Ъ-ТОЛСТОВА увидела в хрестоматийных абстракциях новую форму реализма.
Трудно поверить, что человек, похожий на учителя физики из фильма киностудии имени Горького, благообразно-профессорского вида "интеллигент в очках" — это и есть живая легенда андеграунда абстракционист Юрий Злотников. Но его теперь уже хрестоматийная "Сигнальная система", один из первых опытов чистой абстракции в русском искусстве второй половины XX века, тому подтверждение.
Разноцветные точки, кружочки, квадратики, тире на белом фоне — иногда большие гуаши из "Сигнальной системы", создававшейся в самые золотые оттепельные годы, с 1957-го по 1962-й, напоминают опусы американских мастеров постживописной абстракции, позволявших акрилу свободно стекать по холсту во имя торжества свободы формы и самовыражения. Однако внешнее сходство обманчиво. Вместо самовыражения у Юрия Злотникова — самодисциплина, и его "азбука Морзе" хоть и из тех же лет, но из другой эпохи. Из эпохи физиков и лириков, семиотики и искусствометрии, "Кибернетики" Норберта Винера и "Структуральной поэтики" Юрия Лотмана, из наукообразных рассуждений о законах красоты в фантастических романах Ивана Ефремова и моды на психологические опыты — из всего того, что составляло интеллектуальный космос советской интеллигенции.
В споре физиков и лириков Юрий Злотников, в юности всерьез колебавшийся в выборе пути между музыкой и живописью, как ни странно, встал на сторону науки. Его таблицы алгоритмов цвето-формы выросли не только из теорий цвета Михаила Матюшина и конструктивистов, но и из шестидесятнического желания поверить алгеброй гармонию, недаром свои живописные гипотезы из области психологии восприятия ученый художник проверял в электрофизиологической лаборатории Первого мединститута, исследуя влияние цветовых импульсов на биотоки мозга. То есть Злотников в своей "Сигнальной системе" на самом деле не абстракционист, а реалист до мозга костей. Просто это новый реализм для описания Земли, сотрясаемой кибернетической революцией.
Тот же научно-исследовательский интерес чувствуется и в "Автопортретах" начала 1960-х, которыми открывается выставка,— серии, невероятно смелой и по экспрессионистской манере, и по сюжету (кое-где художник предстает совсем голым). И в этой готовности ставить эксперименты на самом себе есть нечто от благородного фанатизма героев "Девяти дней одного года".
Выставка в Мраморном дворце построена так, что залы абстракции перемежаются залами фигуративной живописи. За огромными "метафизическими" полотнами, в которых художник спорит с Казимиром Малевичем и признается в любви Василию Кандинскому, следуют бравурные портреты в антисоветской манере Оскара Кокошки. А за ними идут и вовсе неожиданные "производственные" картины, написанные в Балакове в 1962-м — "Арматурный завод" и "Столовая". Их мог бы, наверное, породить какой-нибудь мастер сурового стиля, и его бы немедленно раскритиковали за буржуазный экспрессионизм. Вот вдохновленные музыкальными "Импровизациями" Кандинского и средиземноморским светом Матисса "Библейские темы", в хаотическом многоцветии которых тонут гроздья быстрых мазочков кистью. А вот московские уличные сценки, где те же мазочки вычерчивают траектории пешеходов и автомобилей. Эти переходы от абстракции к фигуративности у Юрия Злотникова кажутся вполне органичными, как будто между первым и вторым для него нет принципиальной разницы. В конце концов для ученого, исследующего вселенную средствами живописи, хороши все методы.