Фестиваль театр
В Авиньоне продолжается 62-й международный театральный фестиваль. По мнению французской прессы, его нынешняя программа едва ли ни самая сильная за последние годы. Разве что плохая погода может испортить впечатления съехавшимся со всей Европы зрителям и профессионалам. Из Авиньона — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Завсегдатаи Авиньонского фестиваля с увлечением обсуждают в последние дни тему изменений климата. Правда, если обычно речь идет о глобальном потеплении, то в данном случае уместно говорить о частном похолодании и увлажнении. Всегда было принято считать, что климат Прованса позволяет устраивать в июле вечерние спектакли на открытом воздухе безо всякого риска их отмены по причине холода и дождя. Бывало, конечно, что погода преподносила неприятные сюрпризы. Но не зря же в Провансе едва ли не каждый городок проводит летом свой небольшой open air, не говоря уже о таких гигантах, как Авиньонский или оперные фесты в Экс-ан-Провансе и Оранже. Как правило, все они проходят под палящим солнцем или, если речь идет о вечерних представлениях, под звездным небом.
Но вот несколько дней кряду в Авиньоне лили дожди. Из местных магазинчиков буквально вымели все свитера и куртки, несколько спектаклей пришлось отменить. Едва не сорвалось последнее представление "Ада" Ромео Кастеллуччи в папском дворце (см. "Ъ" от 15 июля). Из отдаленного карьера Бульбон, где актеры под руководством Валерии Древиль, одной из двух приглашенных худруков фестиваля, должны были показать "Полуденный раздел" Клоделя, вмиг промокшую тысячу человек пришлось буквально эвакуировать — спектакль так и не состоялся. Отменилась и предпоследняя "Сутра" в постановке знаменитого бельгийского хореографа Сиди Ларби Шеркауи, отчего на последней в следующий вечер случилась такая давка, что двор лицея Сен Жозеф буквально трещал от наплыва страждущих.
Впрочем, буквально через две минуты после начала "Сутры" зрители разом позабыли обо всех выпавших на их долю неудобствах — столь завораживающим оказался спектакль, в котором участвуют семнадцать китайских монахов, включая одного мальчика, и сам Сиди Ларби Шеркауи, полумарокканец-полубельгиец, ученик Алана Плателя, ставший в последние годы одним из самых оригинальных европейских постановщиков. Сцена в "Сутре" ограничена полупрозрачными белыми плоскостями, за задней "стеной" сидят музыканты, а оформление состоит из полутора десятков деревянных коробок, похожих на гробы,— размером они именно таковы, что в каждую можно улечься в полный рост. Еще один "гроб" предназначен господину Шеркауи — он не деревянный, а металлический. У каждой из этих коробок есть маленький двойник: в левом углу сцены устроен ее макет, наподобие тех, что делают сценографы. Какие бы причудливые геометрические узоры ни складывались на сцене из больших пеналов, конструкция непременно оказывается повторена — вернее сказать, предварена, смоделирована — на миниатюрном вспомогательном "полигоне".
Некоторое время назад Сиди Ларби Шеркауи (он признается, что всегда вдохновлялся примером Брюса Ли) отправился в легендарный Шаолинь, и именно там проходили репетиции "Сутры". Теперь монахи, похоже, нечасто будут возвращаться в родную обитель: после каждого из авиньонских показов продюсеры театральных фестивалей выстраивались в очередь, чтобы забивать даты на будущий год. Монахи принесли в работу приемы кун-фу — слаженные, отточенные и резкие движения, которые Сиди Ларби Шеркауи превратил в весьма своеобразную хореографию. Он предложил монахам модель современного европейского спектакля — с изощренной ритмической, акустической (то пульсирующая, то меланхоличная музыка молодого польского композитора Шимона Бжоского выше всяких похвал) и визуальной партитурой.
Что только ни выделывают загадочные и фантастически сконцентрированные — как физически, так и эмоционально — китайцы, в какие только геометрические комбинации ни складываются их деревянные убежища. Ящики то распределяются в шахматном порядке, то выстраиваются в шеренгу, то в диагональ, то складываются наподобие гигантских книжных стеллажей, то оказываются словно бы лепестками гигантского медленно распускающегося цветка, то подталкивают друг друга, будто хитроумно расставленные костяшки домино. Монахи из них выпадают, в них прячутся, исчезают или укладываются, их штурмуют, от них ловко уворачиваются, но их же и берегут.
Сам Сиди Ларби Шеркауи все время на сцене, неугомонный китайский мальчик служит ему безмолвным собеседником, веселым и лукавым проводником в чужом мире и самым чутким учеником. Как-то даже неловко долго распространяться на темы встречи Запада и Востока — мало ли уж поставлено, снято, написано и станцовано по этому поводу. Режиссер этой темы касается весьма деликатно: он отлично перенял приемы кун-фу и пару раз это демонстрирует, но не забывает оставаться среди монахов чужаком, самостоятельным персонажем, хоть и нашедшим с монахами общий язык, но все-таки уважающим ту пропасть, которую нельзя преодолеть. Недаром одной из самых запоминающихся сцен спектакля становится та, в которой "гробы" выстраиваются глухой "китайской стеной" вдоль авансцены, и режиссер тщетно пытается заглянуть за нее.