Ваня попросил меня, чтобы я ему помог собрать машину. Я ему сам подарил эту машину. У меня просто не было другого выхода. Он припер меня к стенке. Вспомнил про все неисполненные обещания (оказалось, между прочим, всего три, и то один раз еще очень спорный) и добился своего. Я купил ему машину, которую он просил. Она была в совершенно разобранном виде. Она состояла из невероятного количества деталей. Из такого же, по-моему, количества, что и настоящий автомобиль. Я думаю, что теперь предстояло сделать, по сути, то, что делают рабочие на заводском конвейере.
И вот такую машину я подарил мальчику. Взял он ее у меня с одним условием — что я ему помогу ее собрать. Я сначала хотел ему сказать, как обычно: я уверен, что у тебя получится, парень, надо учиться делать такие вещи самому. И так далее. Но потом я понял — я помогу ему собрать эту машину. Потому что любое другое было бы просто бесчеловечно.
Помогу. Да, помогу. Я убеждал себя в этом изо всех сил, потому что задача на первый взгляд казалась совершенно нереальной.
Я мог бы сказать, что он смотрел на меня с мольбой. Но этого не было. Он смотрел на меня ясным и чистым взглядом, в котором я видел искренний интерес: неужели отец и в этот раз меня предаст? Он же никогда со мной ничего не собирает. Ну, или почти никогда. И особенно сейчас, когда он так хорошо понимает, что мне одному эту штуку никак не собрать, неужели он, как обычно, выкрутится, что-нибудь придумает и скажет нет? Ну ведь обязательно же что-нибудь придумает, уедет куда-нибудь. Опять в командировку, а я останусь собирать машину с Машей, от которой в таком деле еще ни разу не было никакой пользы.
Все эти Ванины мысли я очень хорошо представил и сказал то, чего он никак от меня не ожидал:
— Завтра утром будем собирать эту машину. Ничего сложного тут не вижу.
— Это правда? — сухо спросил он.
— Это — правда,— сказал я.
Наутро я с ними пошел за грибами. Накануне они со своей мамой купили корзинки, причем в огромном количестве: корзинка для грибов, корзинка для ягод, корзинка для красоты... До этого они отлично обходились безо всяких корзинок. Они складывали найденные грибы в мою корзину, и в этом был момент какого-то тайного нашего единения, можно сказать, перед лицом природы, подарившей нам это тихое беспредельное счастье — собирать ее грибы.
Да, нам нечего было делить. И вот теперь они вышли на лесную тропу с огромным количеством корзинок, они взяли их все, и я с тоской подумал, что ни черта у нас не получится. Тем более что сразу началась черника, пошла земляника... Они озирались вокруг себя, держа в руках все эти корзинки и не желая упустить ни одну ягоду, и находились в цугцванге. То есть не могли сделать ни одного полезного хода. Любой ход означал бы подавленную ягоду.
А это было для них еще хуже, чем наступить на раненую птицу. Это едва не случилось с ними в то же утро. Они нашли небольшую, можно даже сказать, маленькую птичку на дорожке нашей дачи и были совершенно ошарашены, конечно. Они боялись прикоснуться к ней и только тихо визжали от переполнявшего их души страха, перемешанного с восторгом.
Я вынужден был взять птицу в ладонь, хотя меня на самом деле переполняли примерно те же чувства. Она вся поместилась в ладони, и я понял, что это какая-то совсем необычная птица. Она была подвержена, если так можно сказать, светлому ровному загару. Это был не воробей, нет. Кто-то другой это был.
И я еще понял, что совершенно не стоило бояться. Этот теплый комочек в руке был так хорош и внушал отчего-то такую уверенность в завтрашнем дне... Он был не просто теплый. Тепло от него расходилось волнами по всему моему телу, мне было очень спокойно, потому что я видел, что и ему спокойно тоже... не сразу я заметил соседскую кошку, которая пристально, не мигая смотрела то на птичку, то на меня. Вот от этого взгляда мне стало нехорошо. Я представляю, каково было птичке.
И вот я вытянул руку, чтобы показать детям, что может ведь случиться чудо — и птичка эта взлетит. Чудеса бывают, хотел дать я понять детям, хотя своими глазами видел, как она волочила крыло.
И вдруг она взлетела и улетела. Не очень далеко, но все-таки за забор. И оттуда ее не достать было ни кошке, ни нам. Ее уже даже и видно не было. И сколько мы ее потом ни искали, так и не нашли. Конечно, я уж не знаю, сколько ее потом искала эта кошка. Но я вот думаю, что она ее тоже не нашла. Во всяком случае, Машу с Ваней я в этом убедил.
Так вот, мы долго в это утро искали в основном не птичку, а все-таки грибы. То есть я искал грибы, а Ваня и Маша искали ягоды. И, конечно, Ваня первым нашел два белых. Потом Маша нашла еще один. И только потом я.
Потом мы заблудились. И я учил их выходить по солнцу, отчаянно переживая, что мы заблудимся окончательно. Мы бы все равно потом выбрались, но каков бы я был со всем своим ученым видом, если бы не вывел их прямо к машине. Но я вывел. Маша, пока мы шли, уже постанывала, делалась все мрачнее и даже не сразу согласилась сфотографироваться с двумя лисичками в руке. И я понял, что она действительно устала.
А Ваня упрямо шел по бурелому и, можно сказать, тащил меня за руку. Я только слегка задавал ему общее направление. На лице его было какое-то ожесточение, он словно постоянно твердил самому себе: да плевать я хотел, и не через такое проходили. Хотя на самом деле через такое мы, по-моему, не проходили.
И я вдруг понял причину этого ожесточения. Он хотел как можно скорее добраться до машины только с одной целью — ему надо было домой, чтобы собрать со мной ту машину. Ему надо было это больше всего на свете.
И я как-то тоже незаметно для себя начал торопиться. Маша отстала от нас, и ожидание ее было мучительно. Но потом она принесла, можно сказать, в подоле еще пять лисичек. Я уже знаю, что дети мои будут грибниками, как и я. И что я сделал для этого все, что должен был. Это знание наполняет меня дополнительной силой и отвагой.
Но они меркнут, когда я думаю о том, что с таким же фанатизмом должен был бы сделать все, чтобы научить их английскому без словаря, и вот не сделал до сих пор.
Мы приехали домой — и раздался телефонный звонок. Конечно, он раздался. Он не мог не раздаться. Вот он и раздался. И мне пришлось срочно ехать в Москву. Ну, вот у меня, честное слово, не было другого выхода. Не было его просто у меня.
Остается сказать только одно: Ваня не удивился. Он этого даже не сказал. Он просто не удивился, вот и все. И это был приговор мне. И он был, похоже, окончательным.
Перед тем как уехать, я вывалил содержимое огромного пакета на стол и за те три минуты, что у меня еще были, попытался разобраться, в чем тут дело. И даже собрал несколько деталей в нечто целое. Я был не уверен, что я прав. Но я должен был хоть это сделать. И, похоже, лучше бы я этого не делал.
Поздно вечером, освободившись, я позвонил Ване. Я сказал, чтобы он взял весь пакет с деталями в Москву, потому что, как бы ни было поздно, мы все равно с ним будем собирать эту чертову машину и не уснем, пока не закончим.
— Поздно, папа,— сказал Ваня.— Я уже все собрал. Только у меня оказалось несколько лишних деталей. Ты очень удивишься, когда это увидишь.
— Почему? — расстроенно спросил я.
— Потому что у меня получился самолет! — крикнул Ваня.