Фестиваль театр
В Авиньоне проходит 62-й Festival d'Avignon, одно из главных событий театрального года. Он открылся в Почетном дворе папского дворца "Адом" — первой частью фантазии на темы "Божественной комедии" Данте — в постановке великого итальянского режиссера Ромео Кастеллуччи. Из Авиньона — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Многое повидали стены авиньонского Папского дворца за те шесть десятилетий, что его курдонер служит главной игровой площадкой знаменитого фестиваля. Но столь смелого, столь отчаянного и столь победоносного штурма эти белесые от времени стены наверняка не знали. Максимум что позволяли себе театральные люди — всячески обыгрывать размеры этой гигантской сценической коробки без крыши. Что характерно: папский дворец всегда выходил безмолвным победителем и в интеллектуальных, и в визуальных диалогах с амбициозными режиссерами.
В "Аде" Ромео Кастеллуччи стена буквально физически покоряется театру. В течение минут, наверное, десяти (хотя кажется, что гораздо дольше) две с лишним тысячи человек в оцепенении наблюдают за тем, как почти голый, в одной набедренной повязке человек карабкается вверх по вертикальной стене на немыслимую высоту. Цепко нащупывает невидимые выщерблины, на секунды застывает, уложившись всем телом в каменные узоры огромного готического окна, становится — на взгляд снизу — все меньше и меньше. Конечно, страховочный трос имеется, и один раз человек даже честно повисает над пропастью, чтобы продемонстрировать соблюдение фестивалем минимальных норм гуманности. Но когда он стоит, смело выпрямившись, на самой крыше дворца на фоне ночного неба, то смотрится прекрасным сверхчеловеком, победителем мира.
Именно оттуда он вбрасывает в нижний мир оранжевый баскетбольный мяч. Ударившись несколько раз о сцену, мячик попадает в руки одиноко гуляющего по ней мальчика — чтобы потом через час с лишним мальчик заботливо положил мяч под голову старика, которому только что перерезал горло. Один "чик" пальцем по шее — и тебя нет: пятьдесят с лишним актеров разных возрастов, одетых в легкие пестрые одежды, укладывают друг друга мертвецами на линолеум сцены. Авиньонский "Ад" Ромео Кастеллуччи — череда смертей и воскрешений. Как со всеми прежними спектаклями выдающегося режиссера и художника, описывать представление кажется гораздо более правильным, чем трактовать: необычайно выразительные эпизоды, из которых сложен почти безмолвный спектакль, допускают сколь угодно вольные и сколь угодно претенциозные трактовки. А вот "картинка" Кастеллуччи всегда говорит сама за себя.
Например, та, что открывается внутри прозрачного, но до поры скрытого черными шторами куба: играющие в беззаботном изолированном раю дети. Или картинка, которую не видишь, потому что вся зрительская трибуна оказывается накрыта единым белым саваном-покрывалом, и мир кончается белой пеленой в десяти сантиметрах над твоей головой. Или сгорающий дотла посреди сцены концертный рояль. Или белая лошадь, долго грохочущая копытами где-то в недрах, в проходах под сиденьями зрителей и лишь потом медленно и печально гарцующая по подмосткам. Или закавыченное слово ад — inferno — светящимися буквами стоящее на сцене; сами буквы потом уберут, останутся стоять только кавычки по бокам. Кавычки от ада — вот, пожалуй, точнейший образ современной культуры, по силе воздействия, простоте и глубине способный конкурировать с привычными в классической культуре вратами ада.
Кстати, завершает спектакль один из главных идолов поп-культуры — Энди Уорхол. Загримированная под него актриса выезжает на сцену в сожженном автомобиле, чтобы с крыши несколько раз броситься на сцену, точно в пропасть. И с каждым ее падением из одного из окон Папского дворца летит вниз и вдребезги разбивается телевизионный монитор — так, что сложенное в окнах из светящихся на телеэкранах букв слово "звезды" (etoiles) превращается в toi — "тебя". Что это — очередной оммаж Уорхолу, который для Ромео Кастеллуччи остается одним из кумиров, признание поп-культуры адом на земле или же наоборот временным спасением от ада? Странно, но любое из этих объяснений кажется убедительным.
Первое событие фестиваля — лишь часть триптиха, который руководитель компании "Общество Рафаэля" подготовил по заказу авиньонского фестиваля. Судя по "Аду", не стоит впрямую искать источники тех или иных сцен в самом тексте "Божественной комедии" Данте. Любой из спектаклей Ромео Кастеллуччи — путешествие по неким вечным и скрытым от обыденного взгляда кругам. Ада ли, подсознания, самого ли театра как проклятия и места потрясающих откровений. Неслучайно ближе к концу спектакль вдруг становится реквиемом по ушедшим из жизни актерам "Общества Рафаэля", чьи имена крупными буквами проецируются на стену Папского дворца.
А в том, что любое сценическое высказывание режиссера — исключительно персональное, сомневаться не приходится. И в том, что готов он к любым реакциям и любой судьбе, тоже. "Меня зовут Ромео Кастеллуччи" — с этих слов, произносимых вышедшим навстречу зрителям автором спектакля, начинается "Ад". После этого он надевает ватный костюм, а на сцену выводят несколько истошно лающих овчарок — чтобы нескольких из них буквально спустить на режиссера.