Решение Ельцина не устраивать обещанных ранее досрочных президентских выборов с точки зрения неотложных нужд политики и экономики можно понять. В то же время это решение может подтолкнуть обескураженных претендентов на президентское кресло к тому, чтобы превратить будущий парламент в инструмент резкой конфронтации с исполнительной властью, воспроизводя таким образом ситуацию конституционного кризиса 1992-1993 гг.
Начиная с 1989 года Ельцин, подобно мифологической птице, часто обновлялся в горниле всенародных выборов: 1989 год — выборы в народные депутаты СССР, 1990 год — в российские депутаты, 1991 год — в президенты РСФСР, 1993 год — апрельский плебисцит. К тому следует присовокупить еще 1988 год с его выборами (хотя и не всенародными) на XIX партконференцию и намеченный на 12 декабря конституционный плебисцит, рассматриваемый Ельциным также и как голосование о доверии лично ему. Назначенные указом #1400 на 12 июня 1994 года досрочные президентские выборы вполне укладывались бы в традицию перманентного обновления ельцинского мандата, однако традиция — возможно, в силу своей действительной беспрецедентности — президенту решительно наскучила. Ельцин объявил, что он устал, что достойный преемник еще не готов и что условия мира, продиктованные накануне сражения (т. е. до событий 3-4 октября) и отвергнутые неприятелем, после победы силы уже не имеют и заменяются новыми, составленными по принципу "горе побежденным".
Как уже неоднократно отмечалось, доблестный римский обычай не менять условий мира в случае победы Ельцину чужд — как, впрочем, и всем другим политикам, практиковавшим и практикующим после падения Римской империи. Тем не менее, видя в Ельцине как бы наследника древних героев, большинство отечественных и зарубежных политиков упрекнули президента в отсутствии у него римских доблестей.
Заграница реагировала кисло-сладко. Лица, находящиеся у власти (президент Клинтон, канцлер Коль) — скорее сладко, т. е. с указанием на то, что, доколе Ельцин привержен реформам, дата президентских выборов может оставаться частным делом загадочных русских. Оппозиция — более кисло. Лидер республиканского меньшинства в сенате США Роберт Доул указал: "Моя поддержка Ельцина становится менее твердой". Подсластив пилюлю: "Возможно, президент Клинтон и прав. Пока Ельцин поддерживает демократию, мы должны поддерживать и его", Доул все же резюмировал: "Было бы гораздо лучше, если бы президент Ельцин выполнил свои прежние обещания". Часто оппозиция говорит сегодня то, что все будут говорить завтра, и явная кислинка в голосе буржуазных политиков может быть истолкована в том духе, что, хотя Ельцин еще и не перебрал лимит, но недалек от этого. А поскольку президент СССР Михаил Горбачев (у которого может найтись множество последователей) в лучшем диссидентском духе 70-х годов призывает Запад чуть ли не крестовому походу в защиту демократии в России, решение Ельцина в перспективе сулит новую головную боль российским дипломатам.
Но дипломатам это лишь предстоит, а российские политики испытали сильную изжогу уже сегодня. Григорий Явлинский усмотрел в решении Ельцина "дополнительное основание для серьезных политических осложнений и кризисов уже в ближайшем будущем". Более сдержанный Шахрай отмолчался, однако один из ведущих авторов "Известий", регулярно сотрудничающий с пресс-службой Шахрая и заимствующий у нее многие оценки, писал: "Такая тактика видится весьма опасной. Она противоречит интересам и большинства партий, решивших участвовать в выборах..., изначально резко принижает роль будущего парламента. Она заставляет избирателей либо отказаться от участия в выборах, либо голосовать против проекта конституции".
Более или менее безоговорочно Ельцина поддержал разве что премьер Черномырдин, усмотревший в решении президента оставаться на посту до конца своей инвеституры проявление ответственности и высокой порядочности, ибо продиктовано оно было желанием исполнить наказы доверившихся ему избирателей. Но уже реакция лидеров блока "Выбор России" была менее однозначной. Согласившись и в том, что решение было принято "для пользы дела" (Егор Гайдар), ибо досрочные выборы "не были бы полезны" (Сергей Ковалев), и в том, что в результате президент "потеряет какое-то количество очков", лидеры разошлись в итоговой оценке. #1 "Выбора России", т. е. Гайдар все же счел решение "разумным", #2, т. е. Ковалев — не очень разумным: по его мнению, это куда лучше было бы сделать новому парламенту — суть та же, но куда приличнее.
Большинство наблюдателей, анализируя реакцию на ельцинское заявление, избрали синтетический подход. Как бы желая подчеркнуть, что в сердце человека высокие чувства борются с низкими, наблюдатели в критических отзывах усматривали исключительно проявление гражданственности, в апологетических — исключительно проявление низменности, т. е. погоню за министерскими креслами. Впрочем, поскольку низменность и гражданственность очень сильно переплетены в душе большинства политиков, имеет смысл развить синтетический подход и далее, т. е. попробовать отследить вполне бескорыстные мотивы, могущие двигать Гайдаром и Черномырдиным, и вполне корыстные чувства, могущие обуревать Шахрая с Явлинским.
Премьер с вице-премьером могут исходить из простого принципа "кожу сняли — не по шерсти тужить". Раз уж случилось, что конституционный кризис оказался развязан — хотя бы и весьма прискорбным образом, — это обстоятельство лучше использовать для того, как велеречиво выразился Черномырдин, чтобы "помочь президенту выполнить свою историческую миссию в деле политического и экономического реформаторства", нежели на очередные упражнения в предвыборном популизме. Конечно, про историческую миссию пусть лучше рассудят историки, но и неисторику очевидно, что стране, и так стоящей на грани гиперинфляции, вряд ли будет особенно полезна еще одна полугодовая избирательная кампания с неизбежными "популярными мерами", в которых соревнуются президент и его восседающие в парламенте соперники. Даже загадочная российская экономика, вероятно, имеет предел прочности. С этой точки зрения апологеты президента видят политическую задачу сегодняшнего дня не в том, чтобы достичь максимума демократии, а в том, чтобы по крайней мере соблюсти минимум приличия, причем, поскольку президент в 1991 году был выбран на пять лет, апологеты считают, что этот минимум с трудом, но соблюдается. Тут с Гайдаром любопытным образом оказывается солидарен бывший ответсек Конституционной комиссии Олег Румянцев, по мнению которого, раз уж Россия вошла в эпоху авторитаризма, так пусть Ельцин и исполнит свою авторитарную миссию по приведению в порядок российского бедлама — "взялся за гуж — не говори, что не дюж". Как известно, отставные политики часто могут позволить себе сказать то, что неудобно говорить практикующим.
Мотивы, вызывающие гнев Явлинского и Шахрая, тоже трудно свести к одной лишь гражданственности, ведь вопрос, вынесет ли страна еще одну полугодичную избирательную кампанию, также относится к категории вполне гражданственных, однако и руководитель "Эпицентра", и наркомнац в своих рассуждениях считают его вообще не существующим. Суть проблемы может заключаться в том, что своим решением Ельцин поломал все планы будущих президентов, а поскольку сценарные разработки (особенно у Явлинского) были одновариантными, устроенный президентом форс-мажор во многом обессмыслил избирательную кампанию "Яблока" и ПРЕС. Претендентов погубило некритическое заимствование ельцинской модели восхождения на трон. Сценарий Явлинского очевидным образом предполагал следующую последовательность этапов: а) "блаженны изгнанные за правду" (Ельцин 1987-1990 гг., Явлинский с конца 1991-го по осень 1993 г.); б) триумфальные выборы, "и теперь тебя, я знаю, не сломить, не запугать, президентом всей России мы поможем тебе стать" (Ельцин с января по июнь 1990 г., Явлинский с октября по декабрь 1993 г.); в) парламент, как бесплатная трибуна для президентской кампании, "я знаю, я умею, но у меня связаны руки" (Ельцин 1990-1991 гг., Явлинский 1994 г.); г) убедительная победа нового над старым в ходе президентских выборов (Ельцин 12 июня 1991 г., Явлинский 12 июня 1994 г.). Расчет здесь основывается на том, чтобы стремительно пройти спринтерскую дистанцию, нимало не замедляясь и не теряя динамики — в противном случае претендента засасывает парламентская рутина и он рискует превратиться в заурядного микрофонного краснобая. Если дистанция оказывается стайерской — аж до 1996 года, — то взявшие спринтерский разбег претенденты оказываются в незавидном положении.
С точки зрения потребностей момента отсечение чрезмерно ретивых претендентов выглядит скорее благом. Явлинский с его не особо внятной программой и общей методологией реформаторства ("дайте мне луну с неба и звезды в придачу, тогда я все вам сделаю") — это модель правителя, уже испытанная рядом южных республик бывшего СССР, и не сказать, чтобы это сильно пошло им на пользу. Шахрай рассудил, что, коли хочешь сесть в президентское кресло, не стоит особо церемониться с выбором партнеров, и потому водит шашни с представляющим собой чистую свалку оскандалившихся отставников Гражданским союзом и обогащает собственный блок не менее колоритными образцами отечественных политиков. В случае его гипотетического восшествия на престол свежий помазанник будет вынужден платить по векселям, которые он щедро выдает провинциальной номенклатуре, и плата легкой не покажется. Когда, грубо говоря, предлагается выбор между Эльчибеем и Алиевым, плюшевый авторитаризм Ельцина начинает смотреться меньшим злом, хотя, конечно, приятного эстетического эффекта он не производит, да на то и не рассчитан.
Но, конечно, решение Ельцина, принося сиюминутные выгоды, в перспективе может выйти боком. С одной стороны, изобретенную Фрейдом историю про то, как опасающийся конкуренции старый вожак обезьяньего стада лишает мужского достоинства молодых обезьянов, нельзя изображать бесконечно — на то и сам Фрейд указывает. Явлинский, возможно, займет привычную позу непонятого гения, но Шахрай может доставить Ельцину больше проблем, встав на тернистый путь Лукьянова--Хасбулатова. Заявленное Шахраем желание домогаться поста председателя Думы означает — если конечно, не видеть в том желание мирно завершить политическую карьеру почетной синекурой, — что наркомнац видит в спикерской должности отнюдь не то, что принято в буржуазных демократиях (т. е. пост медиатора, тихо надзирающего за порядком и ни во что особо не вмешивающегося), но скорее то, что было принято в ВС СССР, ВС РФ и иных местах — т. е. параллельного президента. В уже цитированной статье из "Известий" отмечается, что "президент сегодня сам закладывает предпосылки для очередного острейшего внутриполитического кризиса, результатом которого может стать приход к власти национал-коммунистов". Стилистика высказывания во многом напоминает раннего Хасбулатова, настаивавшего на том, что своей взвешенной центристской политикой он как бы отбивает попытки национал-коммунистов оседлать парламент, а сам резкий тон предупреждения играет двоякую функцию: с одной стороны, Ельцину предложено одуматься, с другой — предупреждение об опасности кризиса как бы снимает ответственность с предупредившего, хотя бы он (как во время оно Хасбулатов) и принимал самое живое участие в его развязывании.
Разумеется, возможности Шахрая стать вторым Хасбулатовым во многом ограничены рамками новой конституции, да и в результате выборов в Думу не обязательно придет столь идеальный для манипуляций материал, как то было в ВС СССР и ВС РФ, однако не стоит и отрицать несомненных политических дарований Шахрая, по сравнению с которым Хасбулатов — существо и убогое, и недалекое. Как бы то ни было, Ельцин стоял перед в самом деле антиномической проблемой: еще одни выборы в течение полугода — слишком дорогое удовольствие для валящегося хозяйства, но и грубое отторжение нетерпеливых молодых честолюбцев — лучший способ нажить себе квалифицированных врагов. Теперь весь вопрос в том, согласятся ли обитатели "площадки молодняка", удерживаясь в рамках приличий, побыть на ней еще два года, или же блеск короны столь заманчиво-ослепителен, что ждать станет невтерпеж, и они начнут домогаться ее по уже привычным парламентским каналам.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ