Премьера театр
Свой новый спектакль режиссер Татьяна Ахрамкова называет "актерской оперой на тему "Руслана и Людмилы" Пушкина и Глинки". Понять, зачем драматическим артистам понадобилось осваивать оперные арии, пыталась АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
Заметная брешь в репертуаре московских театров — так называемые спектакли для семейного просмотра. Первым заполнить ее попытался МХТ имени Чехова со своим ретивым "Коньком-Горбунком", за которого, кстати, уже успел отхватить сразу две статуэтки "Хрустальной Турандот" (см. о вручении премии на этой же странице). Театр имени Станиславского устремился в том же направлении. У МХТ — роскошные дорогие декорации Зиновия Марголина, модный режиссер Евгений Писарев, текст Ершова, переписанный братьями Пресняковыми, а также Сергей Чекрыжов и Алексей Кортнев — в качестве куплетистов. У Театра Станиславского — "бюджетные" (то есть попросту бедные) декорации Станислава Морозова, режиссура Татьяны Ахрамковой, а еще Глинка и Пушкин, которых адаптировала для сцены Екатерина Кретова. В обоих спектаклях актеры играют своих сказочных персонажей в стилистике старых советских фильмов. Оно, конечно, понятно — поди переиграй гениального Кощея--Сергея Мартинсона или Бабу-Ягу--Георгия Милляра, после них на "сказочном" поприще ни в кино, ни на сцене преуспеть мало кому удавалось. Но в том-то и беда, что стиль старого кино на современной сцене смотрится весьма архаично.
В "Коньке-Горбунке" с архаикой борются с помощью текстов Пресняковых, музыки "Несчастного случая" и всяких режиссерских гэгов. В "Мучениках любви" с ней не борются вовсе, а лишь пытаются подтрунивать. Иногда выходит смешно и мило — например, когда в прологе Кот (Константин Богданов) вылезает из дупла в кряжистом пне (все, что осталось от дуба) и, чихая от пыли, водружает на спрятанный в корнях граммофон пластинку с арией о "Преданьях старины глубокой", или когда хор пенсионерок под предводительством среброкудрой Наины (Лада Марис) изображает гарем, завлекающий в свои сети Руслана. Иногда странно — когда трио пожилых волшебников, Лель, Лада и Перун, вдруг начинает разыгрывать переиначенную "Сцену из Фауста": "Мне скучно, Лель — Что делать, Лада..." Но почти во всех случаях слишком затянуто.
В отличие от поэмы Пушкина похищение Людмилы здесь инициирует Лель (Юрий Дуванов), чтобы потешить себя и своих подопечных. Вся его волшебная троица (явно копирующая свиту Воланда) ходит по сцене в черных очках, слушает по дребезжащему приемнику сводки новостей, поданных стихами Пушкина: "Идут походные телеги... Беда, восстали печенеги!" На авансцене играет оркестр, а артистка Мария Фортунатова, хоть и слаба в игровых сценах, зато поет арии Людмилы на вполне профессиональном уровне. Остальные исполнители поют, как и подобает петь не слишком тренированным драматическим артистам. Положение не спасает даже Кот, то и дело сипло подмяукивающий и тем самым сводящий весь оперный серьез на нет.
Если бы все это длилось полчаса, вышла бы неплохая шутка, музыкальный капустник для школьников и членов их семей, но спектакль длится все три! От сцены к сцене крепнет мысль о бедном репертуарном театре, хоть и милом, но бесконечно архаичном и, увы, доживающем свой век. Ближе к финалу, когда сидящие в зале дети крепко спят, а взрослые нетерпеливо смотрят на часы, актеры оказываются в роли старушки Наины, глаза которой запали, косы поседели, а она, словно не ведая об этом, все еще домогается зрительской любви.