Выставка современное искусство
В недавно появившейся в Москве российско-немецкой галерее Dielh+Gallery one открылась выставка "Гласность/Перестройка. Русское искусство 1980-1992 гг.", сделанная совместно с лондонской галереей Haunch of venison. Ностальгией проникалась ИРИНА Ъ-КУЛИК.
На открытии выставки гостей угощали из большого алюминиевого бака на редкость аутентичным компотом. К компоту из школьной столовой подавали пирожки с начинкой "кусай дальше". И хотя у постсоветских людей вкус перестройки ассоциируется скорее с гамбургерами первого Макдональдса, произведениям в Dielh+Gallery угощение подходило как нельзя лучше. Как и само пространство галереи, расположившейся на первом этаже сталинского дома и сохранившей пышный ампирный декор.
Художники круга соц-арта и московского концептуализма (а именно к ним принадлежат многие авторы представленных на выставке произведений) давно сделали главной темой своего творчества различные исследования советского мира — его мифологии и эстетики, идеологических конструкций и коллективного бессознательного. С другой стороны, разного рода советская символика и была именно тем, чего ждал от нашего искусства западный арт-рынок, с которым едва ли не впервые столкнулись художники из бывшего СССР. Нынешняя выставка, показывающая перестроечное искусство из западных собраний,— лишнее свидетельство этой востребованности.
На выставке полным-полно советской атрибутики и реалий, но они уже утратили ту иероглифическую незыблемость, которой обладали при советской власти. Игорь Макаревич на полотне 1989 года пишет серп и молот в еретической для ортодоксальной советской символики зеленой гамме — цвет то ли травы, которой все порастет, то ли благородной патины, которой покрываются уходящие в небытие символы. Некогда могущественные мифы отправляются на покой. Сергей Мироненко в 1989 году сооружает инсталляцию "Уголок героя" с узкой казарменной койкой, возвышающейся на подиуме под лозунгом "Империализм — источник военной опасности". А Мария Константинова создает "Кроватки" с мягкими стегаными одеялами и подушками из тряпичных свастик и пятиконечных звезд. Таким же безобидным, забавным и уютным тряпичным самостроком становятся кумачовые флаги и плюшевые с золотым шитьем знамена, которые перешивают в произведения современного искусства Тимур Новиков и Сергей Бугаев-Африка. И даже русский авангард приватизируется точно так же, как и советская утопия. "Красная конница" Казимира Малевича у Сергея Шутова (работа 1987 года "Всадники") оказывается рядом копеечных игрушечных солдатиков под небесами, в которых супрематические полосы превратились в психоделическое северное сияние.
Распад официальной картины мира меняет саму живописную оптику. В советские времена концептуалисты и соцартисты имитировали казенную гладкопись соцреализма. Перестроечные художники тяготеют то к неоэкспрессионистской живописи, то к фотореализму — будь то "Очередь за вином" времен горбачевского сухого закона у Семена Файбисовича, "ДОСААФ" Евгения Гороховского или "Битца" (в то время — стихийный "вернисаж" неформальных художников) Эдуарда Гороховского. А Леонид Брежнев на полотне Дмитрия Врубеля (1994-2001) выглядит уже не личностью культа и даже не героем анекдотов, а одним из имиджей некоего глобального массмедийного банка данных.
Перестроечные авангардисты оказываются не теми, кто первым увидел постсоветское будущее, но теми, кто первым попрощался с советским прошлым. Главным сюжетом выставки оказывается превращение советского из безысходной незыблемости застывшего настоящего в приметы совсем недавнего, но уже прошлого, из омертвевшей идеологии — в выгодный товар, из коллективной мифологии — в личные воспоминания и даже предмет ностальгии. "И вдруг нам становится страшно что-то менять" — как пел тогда Виктор Цой в песне "Перемен".