Последний роман Джона Ирвинга "Покуда я тебя не обрету" недавно вышел на русском языке. Спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Анна Наринская выяснила у автора его отношение к длине произведения, политической ситуации в США и роли писателя в современном обществе.
Если бы Джон Ирвинг написал только "Мир глазами Гарпа", этого бы уже было достаточно. В Америке этот роман до сих пор считается чуть ли не обязательным чтением, а снятый по нему фильм с Робином Уильямсом в главной роли сделал из этой истории, наполненной трансвеститами, фанатичками и циркачами, энциклопедию американской жизни. Но Ирвинг на "Гарпе" не остановился, написав после него еще около десятка романов. "Молитва об Оуэне Мини" и "Правила виноделов" стали бестселлерами, а за сценарий к экранизации "Правил" Ирвинг получил "Оскара".
Двенадцатый роман Ирвинга "Until I Find You" вышел в США в 2005 году, у нас его перевод (русский вариант названия "Покуда я тебя не обрету") недавно появился в книжных магазинах. Это увесистый том почти в 900 страниц.
— Почему ваши книги всегда такие длинные?
— Романы должны быть длинными — я так думаю. Я захотел стать писателем, потому что меня пленили романы, которые я читал подростком,— романы XIX века: Диккенс, Толстой, Флобер, Томас Манн, Натаниэль Гортон. Это были длинные сюжетные, наполненные яркими характерами романы. И вот что важно: один из главных персонажей в этих романах — время. Этих писателей волновала природа времени, сущность его течения, то, что оно с нами делает. Это волнует и меня. Я не знаю, как написать короткий роман, если действие охватывает 50 лет. Короткий роман можно написать про медовый месяц или выходные. Но таких романов я не пишу. Мне нравится описывать течение времени. Мои романы почти всегда начинаются с детства, ведь детство — это источник того, что происходит потом. Меня интересует феномен невинности и то, как она меняется, что с ней происходит с течением времени, в процессе взросления. Вот, например, герой "Покуда я тебя не обрету" Джек Бернс. Он с детства наблюдатель, он не участвует в событиях, он свидетель. Даже если эти события происходят с ним самим. Пока он маленький, это его качество кажется симпатичным, но, когда он становится взрослым, оно оказывается гораздо менее привлекательным. Для того чтобы эта перемена стала очевидной, надо, чтобы прошло время, чтобы прошли годы и были перевернуты страницы.
— Вы всегда писали длинные книги "про жизнь". В какой-то момент вы чуть ли не один их писали...
— Да, длинные сюжетные реалистические романы долгое время не пользовались благосклонностью — благосклонностью критиков и некоторых писателей. Они говорили, что люди больше не хотят читать истории, что их утомляет сам процесс чтения. Эта теория выгодна тем, кто не может написать такую книгу, которую будут читать. Те люди, которые утверждают, что роман умер, что романы больше не нужны, просто не могут их писать.
Но длинные романы всегда пользовались благосклонностью читателей. Возьмите серьезных писателей, которые так же популярны, как я,— Салман Рушди, Умберто Эко, Гюнтер Грасс, Гарсиа Маркес — они не пишут короткие книги. Хотя Рушди или Эко нельзя назвать реалистами в полном смысле этого слова, но они пишут книги о жизни. Они пишут длинные романы с насыщенным сюжетом, с характерами, которые развиваются. И их читают.
— Похоже, вы правы, ведь сегодня "настоящие" длинные романы снова входят в литературную моду.
— Конечно, я прав, но то, что вы говорите о литературной моде, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Я современную литературу практически не читаю.
— Совсем?
— Кроме перечисленных писателей, можно сказать, совсем.
— Теперешней литературы не читаете, живете в принципиально провинциальном Вермонте... Это какое-то добровольное изгнание из современной урбанистической жизни?
— Ничего подобного. Я живу не только в Вермонте, я, можно сказать, живу на два дома — в Вермонте и в Торонто. Я не то чтобы не люблю города. Я просто не хочу в них жить постоянно.
— Но из возможных городов вы, американец, выбрали Торонто, а не, например, Нью-Йорк.
— Моя жена канадка. Но вы правы, я действительно выбрал Торонто, а не Нью-Йорк. Знаете, в романе, который я сейчас заканчиваю, следующем после "Покуда я тебя не обрету", один из главных героев решает покинуть США. Это отражает мое сегодняшнее настроение. Я размышляю о том, чтобы перестать жить в Америке. Думаю, в Америке сегодня еще есть люди с такими же намерениями, но я в этом смысле нахожусь в привилегированном положении: то, что я делаю, я могу делать где угодно — работа не привязывает меня к одному месту. Скажу вам честно, не будь у меня в США детей, я бы оттуда уехал.
— Это из-за политики?
— Связывать такое важное решение только с политикой было бы, конечно, упрощением. Это было бы слишком жирно для Джорджа Буша-младшего, если бы я признал, что он выжил меня из страны. Вернее, из того места, в которое он мою страну превратил. Вышло бы, что этот плохой президент и вообще сомнительный персонаж меня переиграл.
Нет, мои резоны не только политические. Я думаю, что для меня как для писателя очень важно часто оказываться за пределами своей страны. Я каждый год три-четыре раза езжу в Европу. Я по три-четыре месяца в году живу в Канаде. Я думаю, писателю нужно время от времени смотреть на свою страну глазами чужака — так иногда видно гораздо лучше.
Но, не буду скрывать, политика играет очень большую роль. Хотя, наверное, я не стану совершать такой драматический поступок, как отказ от американского гражданства, я просто сменю место жительства. Не знаю, еще не решил.
Но я хочу, чтобы вы поняли: то, что происходит сегодня в Америке, можно сказать, беспрецедентно. Мне же не впервой возмущаться тем, что делает правительство моей страны. Я помню войну во Вьетнаме. Тогда мне казалось, что я больше не увижу народ свой страны настолько разделенным. Но я оказался не прав. Сегодня американцы разделены гораздо больше. Тогда главной причиной общественных разногласий была именно война, а сегодня это не только война, это еще и культурные противоречия. Сегодня американцы разделены на левых и правых, на консерваторов и либералов, на натуралов и гомосексуалистов. Конечно, между этими группами и раньше возникали разногласия, но только во время правления Буша они оказались доведены до состояния взаимной ненависти. По статистике, сейчас больше людей обеспокоено законодательством в отношении гомосексуальных браков, чем тем, что происходит в Ираке.
— В такие смутные времена обычно и появляются "пророки". Вы думаете, писатель мог бы стать таким пророком? Вообще писатель сегодня — влиятельная фигура?
— В Америке — нет. Вот в Европе, насколько я знаю, интересуются тем, что писатели думают по самым разнообразным поводам. Не только тем, что написано в их книгах, но и тем, что они думают о культуре, о политике. В Европе считается, что у писателя должны быть политические взгляды. В Америке журналист никогда не спросит писателя, что он думает о политике, даже если известно, что этот писатель что-то о ней думает. Никто не хочет, чтобы писатели имели взгляды — это не их дело. Когда мне вручали "Оскара" за "Правила виноделов", фильм, поднимающий проблему абортов, я произнес речь, которая длилась ровно 45 секунд. Я поблагодарил организацию National Abortion Rights Action League (Национальная лига действий в поддержку права на аборт.— "Власть"), сказал: "Спасибо за то, что вы делаете",— и все. А все средства массовой информации набросились на меня за то, что я использовал развлекательное событие как плацдарм для политических выступлений. Даже интервьюер из серьезной газеты The New York Times спросил у меня: "Зачем вы стали портить этот праздник политическими выступлениями?" На что я ответил: "Знаете, фильм, за который я получил "Оскара", был политическим. И он, знаете ли, был про проблему абортов. Так что, по-моему, у меня было право употреблять это слово".
Мне не очень приятно осознавать, что во всех остальных странах, где публикуются мои книги, моим мнением о политике интересуются гораздо больше, чем в моей родной стране, о политике которой я как раз это мнение имею. С другой стороны, писатель никогда не должен жаловаться на то, что в его родной стране им недовольны. Потому что, если довольны, значит, он делает что-то неправильно.