приглашает Сергей Ходнев
Заведя речь о фортепианном исполнительстве второй половины ХХ века, разговора о Маурицио Поллини не избежать. Музыкантов такого калибра вообще очень немного, а у него эта значительность еще и сочетается с тоже приличного калибра своеобразием самого взгляда на репертуар, на музыку и вообще на самые базовые для искусства вещи. И есть немало людей, которые уже свыклись с мыслью о том, что синьор Поллини в виде слегка уже забронзовевшего фортепианного идола присутствует на исполнительском горизонте так давно, что сама возможность вот так запросто прийти на его концерт в Москве кажется обстоятельством совершенно исключительным. Ну, конечно, не совсем как перестроечный приезд Владимира Горовица (в тот момент уже 83-летнего, Маурицио Поллини-то всего шестьдесят шесть, молодой еще, можно сказать), но близко к тому.
Он, как это бывает с музыкантами его цеха, прославился рано. Без малого полвека назад он победил на конкурсе имени Шопена — заявка на большую карьеру, против которой вообще-то сложно возражать. (Тем более что сидевший в жюри Артур Рубинштейн тогда, по ставшему уже легендарным известию, открыто признал, что этот юноша играет лучше, чем он сам или его коллеги по судейству.) Что очень характерно, в карьеру Поллини тогда не бросился, предпочтя позаниматься еще несколько лет. Причем занимался он не с кем иным, как с Артуро Бенедетти Микеланджели, главным до него самого пианистом, которого миру дала Италия, — что не менее характерно. Притом, что итальянская школа ассоциируется прежде всего с оперой (с именно оперным вокалом, не камерным) и со средиземноморским темпераментом, эти двое — что Бенедетти Микеланджели, что здравствующий Поллини — славны музыкальностью совсем иного рода: сдержанной по части внешних эффектов, мастерски вымеренной, стройной и яркой скорее в интеллектуальном смысле.
Впрочем, Маурицио Поллини — менее всего подражатель, и тут трудно удержаться от соблазна вспомнить о его наследственности. Отцом его был Джино Поллини, очень известный и авторитетный в 1930-50-е итальянский архитектор; модернист, конечно, и рационалист, но итальянцам все-таки удается и модернизм свой, и рационализм преподносить так, что за ними просматривается освежающая ясность великих умов Ренессанса. Как бы то ни было, что-то архитектурное (не живописное) и вправду есть, пожалуй, в искусстве Поллини-младшего, в четкости и структурности его мышления, в скептическом отношении ко всему наносному и переменчивому.
А также и к случайности мод, и к сектантской узости. Скажем, сложно удивить кого-то фактом, что именитый пианист играет и вообще ценит Шопена. Вот и ему Шопен принес как ту самую громкую конкурсную победу, так и самую свежую награду — Grammy-2007 за запись шопеновских ноктюрнов, один из несчетного множества удачных плодов его тридцатилетнего сотрудничества со звукозаписывающей компанией Deutsche Grammophon. Много Шопена он будет, кстати сказать, играть в этот раз и в Москве (но наряду с Первой тетрадью прелюдий Дебюсси). Но принципиально для него то, что он не ограничивается ни Шопеном, ни романтизмом, ни вообще XIX веком. Играет Баха, причем очень всерьез и помногу. Куда чаще обращается к веку ХХ, причем не только в лице более или менее принятых в академическом мейнстриме композиторов, но и в виде куда более радикального репертуара — условно говоря, от нововенской школы до дармштадтской, от Берга и Веберна до Ноно и Штокхаузена.
Это, безусловно, не просто какая-нибудь там высоколобая бравада; как раз нарочитой "высоколобости" и пижонства в его игре не было никогда. Быть большим музыкантом для него, судя по всему, значит относиться к композиторскому тексту почтительно, даже смиренно, хотя это смирение не ученика, а человека невероятно зрелого и цельного. Нигде не напортачить лишней импульсивностью, мудро избежать нахального "а я так вижу", быть, когда нужно, или блестящим, или глубоким, но всегда сохранять здравомыслие, корректность и какую-то полководческую широту взгляда. Что Бах, что Бетховен, что авангард у него всегда звучат непререкаемо: не как что-то небесспорное, нуждающееся в разъяснении или дополнительной пропаганде, а как нечто несомненное, состоявшееся и занимающее назначенное место в бескрайнем фортепианном репертуаре (который только таким вот всеобъемлюще-бескрайним для него и может быть). В пересказе такая творческая позиция с иных точек зрения кажется теперь старомодной; но сам Маурицио Поллини умеет самой своей игрой преподносить эту позицию так, что о моде забываешь совершенно.
Концертный зал им. П. И. Чайковского, 16 июня, 19.00