«Использование в корыстных целях звания корреспондента»
В Мещанском суде Москвы начались слушания по делу заместителя главного редактора "Независимой газеты" Бориса Земцова, подозреваемого в вымогательстве взяток в обмен на отказ от публикации компромата. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, подобные процессы уже были в отечественной истории. В 1948 году по такому же обвинению арестовали и осудили классика советской журналистики Елену Микулину.
"То чесотка, то трахома, то черт знает что"
Стремительный взлет Елены Микулиной к вершинам славы оказался неожиданным, но в то же время вполне закономерным. Как Елена Николаевна любила вспоминать впоследствии, решающим фактором в ее судьбе стало то, что ее мать Надежда Алексеева происходила из семьи скромного земского чиновника. В земских учреждениях конца XIX века немалую часть служащих составляли посидевшие в тюрьмах и побывавшие в ссылке вольнодумцы. И не было ничего удивительного в том, что выросшая в таком революционном окружении Надежда в 1905 году приняла участие в антиправительственных выступлениях, была арестована и сослана. Следующим этапом ее революционной карьеры стал побег, уход в подполье и работа на табачной фабрике в Одессе. В 1906 году родилась ее первая дочь Елена, которая оказалась незаконнорожденной, поскольку оформить брак подпольщики не могли. Чтобы малышка не мешала борьбе за новое, справедливое общество, ее отправили к бабушке, где она жила достаточно изолированно от внешнего мира.
"Что помню из детства? — рассказывала позднее Микулина.— Маленькую низкую комнатку в школе, за стеной идут уроки. Бабушка в классы меня не пускала — там то чесотка, то трахома, то черт знает что".
Во время первой мировой войны Надежда Алексеева родила еще как минимум двух дочерей от оказавшегося в русском плену чеха. С началом гражданской войны сестры оказались в детдоме. Мать приехала к ним лишь однажды. Но не для того, чтобы забрать дочерей к себе. Она уговаривала Елену ехать с ней на фронт воевать за новую жизнь. Но девушка понимала, что ее отъезд означал для сестер верную смерть, и поэтому, как Микулина писала в воспоминаниях, она взобралась на парапет лестницы и крикнула, что прыгнет вниз, если мать немедленно не уйдет.
Что было правдой, а что домыслом в ее отрывочных и расплывчатых воспоминаниях, теперь уже не имеет значения. Но то, что Надежда Алексеева всю оставшуюся жизнь испытывала перед Еленой комплекс вины,— непреложный факт. После гражданской войны она уже не расставалась с детьми и, занимая достаточно высокие посты в парт- и госаппарате, везде стремилась продвинуть старшую дочь. Как только та окончила школу, мать устроила ее, не имевшую ни опыта, ни пролетарского стажа, в губернскую совпартшколу в городе Артемовске, где они тогда жили. Когда Алексееву перевели в Иваново-Вознесенск, она помогла Елене стать инспектором по охране материнства и младенчества в областном отделе здравоохранения.
Проблемы возникли после переезда семьи в Москву. На первых порах связей Надежды Алексеевой для устройства дочери не хватало, и Елене пришлось встать на учет на биржу труда в ожидании места воспитательницы в детском саду.
"Биржа труда,— вспоминала Микулина в 1996 году,— размещалась в огромном здании — сейчас это Министерство здравоохранения. Люди были счастливы, если им ночью давали возможность расчистить трамвайные пути. В центре Москвы, как сейчас, было богатство: витрины, модные боты, дамы, пассаж с частными лавочками, то-се. А как подойдешь к Трехгорке — начинались нищета и голод. Я много бродила по этой Москве".
Однако Алексеева вскоре нашла выход из положения. В один из дней она попросила дочь отнести статью в журнал "Работница". Там девушку не только радушно встретили, но и предложили журналистское задание — поехать в рабочую столовую, поесть, посмотреть на обстановку, послушать, что говорят рабочие, и обо всем этом написать.
Статья получилась незатейливой, но после правки ее быстро опубликовали: в то время "Работница" выходила еженедельно. Позднее Микулина много раз писала и рассказывала, какой восторг испытала, увидев свое имя под опубликованным текстом. Но главным результатом оказалось то, что в редакции ей стали регулярно давать задания и платить гонорары. Правда, печатали далеко не все ее опусы, поскольку, как она сама потом признавалась, статьи получались слишком приземленными и мелковатыми. Ей элементарно не хватало знаний и опыта.
Но это ничуть не помешало сделать следующий шаг.
"Эта старая седая стерва не хочет меня пропустить!"
"Все началось 20 января 1929 года,— рассказывала Микулина,— когда в "Правде" была опубликована статья Ленина, написанная им в 1918 году, "Как организовывать соревнование". Ажиотаж был очень большим, он умер совсем недавно — в 1924-м. И вдруг на страницах газеты его статья... Я прибежала с этой статьей к редактору "Работницы" и говорю: "Посмотрите, какая статья!" А у редактора она вся была подчеркнутой — все прочитано уже. Мне дали задание: "Поезжай на любой завод, фабрику и привези оттуда материал — как там реагируют на статью Ленина". С 20 января по апрель я без конца ездила по московским фабрикам и заводам".
Позднее Микулина рассказывала, что решила издать свои наивные заметки в виде книжечки назло своему тогдашнему ухажеру из ЦК комсомола:
"Я собрала все свои заметочки и пошла в Дом Союза журналистов. На первом этаже там была комната, где сидели платные машинистки, а не как сейчас — ресторан для пьяных журналистов. Мои заметки перепечатали, получилось 50 страниц машинописи всего-навсего. Наутро пошла в издательство. Там мои листочки прочитал пожилой редактор: "Девушка, да все это надуманно! Нет бумаги, нет сырья". Я ему оставила рукопись и ушла, расстроенная. Что делать? Выписала себе пропуск в журнал "Коммунист" — он находился на 6-м этаже здания ЦК партии на Старой площади. И так перенервничала, что вышла не на шестом этаже, а на пятом. Смотрю — налево дверь, а на ней табличка: "Приемная секретарей ЦК" и перечислены дни приема всех секретарей, в том числе и Сталина. Я вошла в приемную и говорю: "Хочу на прием к Сталину". При входе в комнату стоял стол, за ним сидела седая женщина. Я была в тапочках, в белой юбке, в маечке. Женщина за столом сказала: "Оставьте свой телефон, вам позвонят". А часы приема у Сталина были на следующий день.
На второй день утром вахтер позвал меня к телефону. Звонила седая мегера из приемной секретарей ЦК: "Товарищ Микулина, сегодня товарищ Сталин не принимает". "Эта старая седая стерва не хочет меня пропустить к нему!" — подумала я. В тот же день я взяла свою рукопись и приписала к ней записку: "Иосиф Виссарионович, то, что здесь написано, я видела своими глазами. Мне говорят, что ничего этого нет и не будет. Что делать?!" Приложила эту записку к рукописи и обратным ходом — в приемную ЦК. Сунула пакет седой секретарше, она на меня напустилась: "Я же вам звонила! Сегодня приема у товарища Сталина не будет". Я от нее бегом к лестнице, а сама думаю: "Боже мой! Что я натворила!" Вдруг стук в дверь: "Микулину к телефону!" Я посмотрела на часы — прошло совсем немного времени. Побежала к телефону лохматая, на ходу теряя тапочки. В трубке услышала незнакомый голос: "Товарищ Микулина, с вами говорит Товстуха". "Какая еще толстуха? Кто меня разыгрывает?" — "Не она, а он — Товстуха, помощник товарища Сталина. Передаю ему трубку".— "Умираю..." — "Погодите умирать, сначала поговорите". Вокруг меня уже народ собрался, видят — девка стоит босая, растрепанная, бледная. А из трубки — голос Сталина: "Товарищ Микулина? Я согласен". "На что?" — "Дать предисловие к вашей книге".— "Вы уже ее прочли?" — "Если бы не прочел, я бы с вами не разговаривал"".
Впоследствии эту историю Микулина рассказывала и описывала везде и всюду. Она попросила разрешения увидеться со Сталиным и живописно рассказывала, как он вышел к ней не во френче, а в обычном костюме, как мерзли ее голые лодыжки от холодной кожи кресла и как Товстуха отпаивал ее потом чаем и угощал огромными бутербродами с сыром.
Три дня спустя ей передали предисловие, с которым она пришла в издательство. По ее словам, реакция оказалась потрясающей: "Был человек, и нет человека". Глава издательства испарился из кабинета, быстро вернулся и объявил, что брошюра выйдет немедленно и стотысячным тиражом.
Правда, злые языки утверждали, что все было совершенно иначе. Заботливая мать Микулиной нашла общий язык с главой Госиздата Артемием Халатовым, который через Товстуху передал наивный опус Сталину. Причем говорили, что часть книги написала сама Надежда Алексеева. Так это или нет, но в заметках посещавшей только московские и подмосковные заводы Микулиной оказались эпизоды, связанные с фабриками в Иваново-Вознесенске.
Но в тот момент все это не имело никакого значения. Предисловие к книге опубликовала главная газета страны "Правда". Наутро Микулина проснулась не просто знаменитой — она стала классиком советской журналистики, хотя, по сути, еще так и не научилась писать. Все издания хотели заполучить автора "Соревнования масс" в свой штат. А она тем временем по заданию Сталина отправилась писать репортажи об освоении заволжских степей, где создавались зерносовхозы-гиганты.
Однако первый миг ее славы оказался очень коротким, что, впрочем, мало кого удивило.
"Все эти Пильняки, Светловы, Никулины"
После возвращения в Москву Микулина обнаружила, что ее книжка уже не продается, а представители газет и журналов больше не толпятся у ее дверей. Причин тому было множество. Опубликованные в "Правде" репортажи с полей, как и прежние ее произведения, не отличались вдумчивостью и глубиной. А статья, которую она хотела написать по итогам поездки, не получалась, сколько она ни билась. Но, главное, не было никаких новых явных свидетельств благоволения к ней Сталина. И тут ей неожиданно помогли ее случайные недруги.
Прочитавшие книжку Микулиной работницы иваново-вознесенских фабрик обнаружили в ней такое количество уклонений от истины, что отправились к ивановскому корреспонденту "Рабочей газеты" Софье Руссовой с требованием незамедлительно опубликовать опровержение. Убедившись в правоте работниц, Руссова подробно написала об инциденте редактору "Рабочей газеты" видному большевику Феликсу Кону. А тот, в свою очередь, сообщил о недостатках брошюры Сталину. Полученный Коном ответ был выдержан в чисто сталинском стиле:
"Рецензия т. Руссовой производит впечатление слишком односторонней и пристрастной заметки. Я допускаю, что прядилки Бардиной нет в природе и в Зарядье нет прядильной. Допускаю также, что Зарядьевская фабрика "убирается еженедельно". Можно признать, что т. Микулина, может быть, будучи введена в заблуждение кем-либо из рассказчиков, допустила ряд грубых неточностей, и это, конечно, нехорошо и непростительно. Но разве в этом дело? Разве ценность брошюры определяется отдельными частностями, а не ее общим направлением? Знаменитый писатель нашего времени тов. Шолохов допустил в своем "Тихом Доне" ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др., но разве из этого следует, что "Тихий Дон" никуда не годная вещь, заслуживающая изъятия из продажи? В чем состоит достоинство брошюры т. Микулиной? В том, что она популяризирует идею соревнования и заражает читателя духом соревнования. В этом суть, а не в отдельных частных ошибках... Не вина т. Микулиной, если мое предисловие создало слишком преувеличенное мнение об ее, по сути дела, очень скромной брошюрке. Нельзя за это наказывать автора брошюры, а также читателей брошюры изъятием брошюры из продажи... Я думаю, что следовало бы товарищам иванововознесенцам призвать т. Микулину в Иваново-Вознесенск и "надрать ей уши" за те ошибки, которые она допустила. Я отнюдь не против того, чтобы пробрали хорошенько в прессе т. Микулину за ее ошибки. Но я решительно против того, чтобы толкнуть ко дну и поставить крест над этой безусловно способной писательницей".
Каким-то образом о письме Сталина Кону стало известно в журналистских кругах. Микулину пригласили работать разъездным корреспондентом "Известий", что в те времена означало прием в журналистскую элиту страны. К ней стали проявлять интерес многие известные люди.
"Ко мне,— рассказывала она в 1997 году,— вдруг стали проявлять внимание разные известные мужчины: Лев Никулин, Николай Погодин, Борис Пильняк, Михаил Светлов. Не думаю, что я была объектом их мужских желаний. Скорее им хотелось посмотреть, что это за штучка такая, на которую обратил внимание сам Сталин. А роман у меня был с Владимиром Луговским, к тому времени известным поэтом. Я получала в нескольких редакциях приличные деньги. Но тратила их как-то бездумно. В дни получки шла "к Елисееву", накупала там закусок, колбас, ветчин, семги, пирожных. Брала извозчика и ехала к себе. У меня была своя комнатка в коммуналке. А вечером ко мне приходили гости и все съедали. Однажды пришел Луговской. Володя был очень красивый, элегантный, хорошо танцевал. Мы с ним ходили в гостиницу "Москва", но платила, между прочим, я. Деликатно подсовывала ему деньги. Он расплачивался, а сдачу оставлял себе. Однажды я возмутилась, когда так же бесследно исчезли мои командировочные. И роман закончился. Все эти Пильняки, Светловы, Никулины, Погодины и прочее... Я их плохо воспринимала. Я была воспитана по-другому. Где-то внутри я не разделяла их богемности. Коля Погодин, автор бессмертных "Кремлевских курантов", был ужасный донжуан и постоянно попадал в разные истории с дамами. Мог позвонить ночью: "Ляля, у тебя деньги есть? Выручай. Диктую адрес". Однажды пришлось вызволять его из какого-то притона на Триумфальной площади. Дамам задолжал".
Не ладилось не только с поклонниками, но и с работой. Среди матерых репортеров, как она сама писала, Микулина чувствовала себя "вороной в павлиньих перьях". И вскоре ушла работать в газету "Труд". Но и там что-то не заладилось. Микулина вдруг решила, что сможет принести больше пользы на заводе, у станка. Но пролетарский труд почему-то тоже не пришелся ей по душе. На заводе она вышла замуж за инженера Григория Бутковского. После рождения детей Елена вновь вернулась в журналистику — писала в ведомственных изданиях о пищевой промышленности, написала брошюру о правильном питании. И дела стали налаживаться.
"Мы замечательно жили в заводском доме,— вспоминала она.— По воскресеньям устраивали праздники. Ездили на "Динамо" веселиться. Нанимали даже учителя танцев. А между прочим, это были годы, про которые теперь говорят, что все дрожали. Мы с мужем часто ходили ужинать в "Националь". Брали бутылку сухого, заказывали "чикин-чамай" — курицу по-китайски, по чашке кофе с американским тортом. Укладывались в пять рублей. Бутылка сухого стоила, кажется, 60 копеек. Зарплата у меня 120 рублей, столько же у мужа. Я держала няньку, деревенскую старушку, платила ей аж 20 рублей".
"Я встала на преступный путь"
А потом случилась война, эвакуация, работа в госпитале, столовой, хозяйственником на заводе. После возвращения в Москву Микулина вновь стала работать в "Труде", но ее специализация резко изменилась. Если раньше она писала главным образом о положительных героях, ударниках и стахановцах, то с 1946 года она стала разбирать запутанные кляузные дела. В воспоминаниях она писала об истории с автомобильными фильтрами, в ходе которой доказала, что НИИ сделал изделия гораздо хуже, чем обычный инженер-изобретатель. Затем она написала о ювелире, отданном под суд за чужую вину, и спасла его от тюрьмы. После этого все письма с компроматом и негативом стали передавать только ей. О том, что случилось дальше, она не рассказывала даже самым близким друзьям. А в воспоминаниях сразу за 1946 годом следуют события 1957-го. Однако все, что в этот промежуток случилось, подробно описано в документах ЦК.
В 1948 году в редакцию пришло письмо, в котором говорилось, что директор базы "Зооконтора" Гинзбург организовал сверхплановое разведение лабораторных животных и продажу их налево. Ничего удивительного в этом не было. В стране, где нормировалось все и вся, крыс и мышей на всех желающих защитить диссертации по медицине и биологии не хватало. Так что особо страждущим предоставлялась возможность профинансировать эксперименты за свой собственный счет. Но, главное, с помощью теста "на мышку" — впрыскивание мочи под кожу мышей — в те времена выявлялась беременность женщин. Так что спрос на мышей был без преувеличения огромным. Но вместо того чтобы разоблачить рвача, Микулина вместе со своим знакомым Яковом Спектором решила поступить с Гинзбургом по-другому. В справке по делу бывшего корреспондента газеты "Труд" Микулиной-Бутковской говорилось:
"В октябре 1948 г. Микулина вызвала в редакцию газеты исполняющего обязанности директора базы Зооконторы Гинзбурга и заявила ему, что в редакцию поступил материал о том, что база незаконно занимается разведением подопытных животных (мышей), поставляет их в научно-исследовательские институты по завышенным ценам, а также в базе имеются и другие серьезные недостатки. Занимаясь расследованием этих материалов, Микулина одновременно через Спектора вымогала у Гинзбурга взятку. Спектор, встретившись по поручению Микулиной с Гинзбургом, заявил ему, что Микулина может не помещать в газете материалов о плохой работе базы, если ей заплатят за это 2000 руб. Гинзбург дал ему для вручения Микулиной 1000 руб., а вторую тысячу рублей вручил ей лично. Как впоследствии было установлено, Микулина материалы о недостатках работы базы Зооконтора уничтожила".
Аппетит, как водится, приходит во время еды, и следующей жертвой партнеры выбрали заместителя директора НИИ звукозаписи Никитина. Они не учли одного — по профилю своей работы институт был связан с МВД и МГБ, а у его руководителей была возможность фиксировать все телефонные разговоры.
"В ноябре 1948 г.,— говорилось в справке,— редакцией газеты Микулиной было поручено расследовать поступившие материалы о злоупотреблениях в институте звукозаписи. Прибыв в институт и ознакомившись с его работой, <она> сообщила заместителю директора института Никитину свое мнение, что корреспонденцию в газете помещать не следует. Через некоторое время она вызвала в редакцию Никитина и заявила ему, что вопреки ее заключению в редакции на нее оказывают давление, требуя опубликования материалов, отрицательно характеризующих институт и его, как заместителя директора. Вскоре после этого разговора Никитину позвонил на работу Спектор Я. Г. и предложил встретиться с ним для переговоров по поводу материалов, находившихся в распоряжении Микулиной. При этом Спектор заявил Никитину, что действует по указанию Микулиной. При встрече Никитина со Спектором последний заявил ему, что Микулина может не помещать статью в газете, но за это требует 3000 рублей. Никитин, переговорив по телефону с Микулиной и убедившись, что Спектор действует по ее поручению, поставил об этом в известность следственные органы. Располагая средствами звукозаписи, он зафиксировал на пленке разговор по телефону с Микулиной и со Спектором. Через некоторое время Никитин с ведома представителей следственных органов явился в обусловленное со Спектором место для передачи ему 3000 рублей. Однако Спектор, заметив, что за ним установлено наблюдение, уклонился от получения денег. Будучи на допросе в прокуратуре, Микулина вначале категорически отрицала свое знакомство со Спектором и какую-либо причастность к попытке получить взятку с Никитина. На последующих допросах, когда был воспроизведен записанный ее разговор по телефону с Никитиным, Микулина признала, что Спектор является ее знакомым и действительно говорил с Никитиным по ее поручению. При этом Микулина утверждала, что деньги от Никитина она хотела получить для того, чтобы проверить честность Никитина и выяснить, способен ли он на преступление".
Микулину и Спектора арестовали. А вскоре оба начали давать показания.
"Микулина,— констатировалось в справке,— будучи уличенной показаниями Спектора, Гинзбурга и Никитина, признала себя виновной в использовании служебного положения в корыстных целях, в получении взятки от Гинзбурга в сумме 2000 руб., а также в попытке получить взятку у Никитина. Совершенное преступление объясняла тяжелым материальным положением. В показании от 11.III.1949 г. Микулина сообщила:
"Да, действительно, с осени 1948 г. я встала на преступный путь, вначале взяв взятку в две тысячи рублей у работника "Зооконторы" Гинзбурга (тысячу рублей получив от него лично, а тысячу рублей через своего посредника Я. Спектора). Вторую взятку я пыталась получить через того же Спектора от зам. директора института звукозаписи Никитина. Я признаю себя виновной в тягчайшем преступлении — использовании в корыстных целях почетного звания корреспондента, звания, которое я с честью носила в течение двадцати лет".
Микулина в своих показаниях говорит, что в конце августа 1948 г. она перенесла тяжелую операцию, вследствие чего в течение двух месяцев была лишена заработка. К этому времени ее муж продолжительное время не мог устроиться на работу. Имея на своем иждивении троих детей и мужа, ощущая материальные затруднения, она согласилась на предложение Спектора добывать деньги преступным путем... Материально Микулина была обеспечена неплохо, ее средний месячный заработок в 1947-1948 гг. только в редакции газеты "Труд" составлял 2500 руб. Кроме этого, она исполняла временные работы в радиокомитете, Совинформбюро, Славянском комитете, где также получала денежное вознаграждение. Ее муж работает на авиационном заводе в г. Москве, получает в месяц 1500 руб. Семья Микулиной состоит из ее мужа и троих детей школьного возраста. Ее объяснение о тяжелом материальном положении семьи является неправильным".
И все же надежда у Микулиной еще оставалась. Во время следствия вышел из печати 12-й том собрания сочинений Сталина, где было опубликовано то самое письмо Кону. Даже прокурор Москвы Васильев заколебался и запросил санкцию ЦК на дальнейшие действия. Но после проверки и, видимо, консультаций с вождем Микулину и Спектора отдали под суд, на котором она получила пять лет за вымогательство взяток, а Спектор — четыре года за соучастие. Не помогло и обращение в Верховный суд, оставивший приговор в силе. Мало того, в том же 1949 году появилось решение ВЦСПС о газете "Труд", где среди главных пороков редакции называлась работа в ней морально разложившейся и не заслуживающей доверия Бутковской.
Возвращение в жизнь и профессию оказалось непростым и нелегким. Микулина тщательно скрывала неприятную часть своей биографии и всем рассказывала о своей встрече со Сталиным. Никто из тех, кто знал ее тогда, так и не смог вспомнить, где именно она работала. Однако Микулина без преувеличения стала классиком журналистики — и по стажу, и по умению честно превращать рутинную информацию в приличные гонорары. Об одних и тех же героях — передовиках производства — она писала по множеству раз в разных изданиях. А затем составляла из своих по-прежнему бесхитростных заметок сборники.
На закате жизни она освоила высший пилотаж — умение выжать из одной истории абсолютный гонорарный максимум. Про героиню французского Сопротивления Кузмину-Караваеву она написала повесть в журнал, опубликовала отдельную книгу, инсценировала ее для театра и предложила ее для написания сценария, по которому был снят известный в 1980-х фильм Сергея Колосова "Мать Мария" с Людмилой Касаткиной в главной роли.
Елена Микулина прожила удивительно долгую жизнь. Она умерла в 1998 году, пережив большинство своих друзей и недругов.