Гала-концерт балет
На сцене "Новой оперы" прошел концерт под амбициозным названием "Короли солнца", в котором не было ни королей, ни солнца, а были солисты Большого и Мариинского театров, танцевавшие в клубах едкого дыма, от которого пустила слезу даже ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
Арт-директор "Королей солнца" Никита Дмитриевский, наверное, лучший балетный продюсер Москвы. Он может продать задорого самый банальный концерт и при этом убедить публику, что та не потратила деньги зря.
"Короли солнца", отсылающие названием и к Людовику XIV, и к нашумевшему проекту "Короли танца" с участием четырех мировых звезд, анонсировались как лучшее гала сезона. Стоит ли говорить, что лихое пиаровское па Никиты Дмитриевского никакой почвы под собой не имело: по репертуару и по составу участников концерт намечался добротный, но отнюдь не сенсационный. Программу, разбитую на три необременительных отделения, составили фрагменты из современных балетов, идущих на сцене Большого и Мариинки в исполнении хороших, но не звездных солистов этих театров. Плюс несколько номеров, поставленных самим арт-директором, по образованию танцовщиком, по душевной склонности хореографом.
В переполненной "Новой опере" обозреватель "Ъ" попала в самый первый ряд — практически под сцену. Позиция, конечно, невыигрышная для артистов: пот, дыхание, промазанные поддержки, засбоившие обводки, их невольная реакция на мимолетные "проколы" — все это так и бросается в глаза, вытесняя художественное впечатление (и без того небогатое по причине заезженности основной части репертуара). К тому же первый ряд оказался невыгоден и критику: мой зоркий взгляд постоянно затуманивался слезой от едкого дыма, то и дело заполнявшего сцену.
Зато на публику, сидящую на безопасном расстоянии от источника задымления, это действовало возбуждающе. Номера, в которых фигуры артистов еле просматривались сквозь подкрашенную красным завесу, принимались чрезвычайно пылко, особенно если были исполнены под громкую или знакомую музыку. Безусловным лидером оказалась "Красная Жизель" Бориса Эйфмана в исполнении Елены Кузьминой и Юрия Ананяна: похожий на карикатурного нациста Чекист, наотмашь швыряющий бьющуюся в конвульсиях Балерину,— поистине духоподъемное зрелище.
К моему удивлению, подобные душевные колыхания вызвал и дуэт из "Магриттомании" Юрия Посохова, исполненный солистами Большого Екатериной Шипулиной и Дмитрием Белоголовцевым: вырванные из контекста спектакля сюрреалистические взаимоотношения Художника с Музой оказались столь же надсадными и почти такими же конкретными, как у Чекиста с Балериной. Перевести дух (и протереть глаза) можно было на фрагменте из баланчинского балета "Аполлон". В интерпретации солистов Мариинки Евгении Образцовой и Михаила Лобухина ранний Баланчин мало отличался от позднего Петипа, что, впрочем, соответствует петербургской концепции творчества американского хореографа. Проиграл и обломок балета "Reverence" Дэвида Доусона: дуэт без начала и конца в исполнении Яны Селиной и Михаила Лобухина выглядел как тренировка фигуристов — из-за разновидностей всяких подобий тодесов и обилия поворотов дамы над головой партнера. В финальном адажио из форсайтовского "In The Middle Somewhat Elevated" сошлись прима Мариинки Виктория Терешкина и бывший петербуржец, а теперь солист Большого Андрей Меркурьев. Пара явно недорепетировала: драйва в их танце не было, а помарки были. Остроногая балерина-перфекционистка штурмовала позу за позой, будто брала препятствия, и лишь в краткие промежутки между ними вспоминала об эротической подоплеке состязания.
Единственные, кто с честью выдержал танец "под лупой" первого ряда, были белорус Иван Урбан и армянин Арсен Меграбян, солисты Гамбургского балета, вдохновенно станцевавшие посвященный Морису Бежару номер "Опус 100 — для Мориса" в постановке своего руководителя Джона Ноймайера. Хореограф, мастер любовной лирики, поставил превосходный гейский дуэт — без малейшей вульгарности. Основанное на движенческих цитатах из Бежара, это было нежное, безыскусное, сентиментальное адажио о жажде любви, о надежде и вдохновении, о депрессии и спасительной дружеской поддержке — словом, о чувствах, свойственных не только геям.
Номера самого Никиты Дмитриевского можно было бы не упоминать вовсе (они намного слабее всего описанного), если бы честолюбивый хореограф не довесил в пристойный концерт совершенно неудобоваримый фрагмент из собственного спектакля "Terraclinium" в исполнении артистов балета "Москва". Перепачканные каким-то цементом, одетые в серое джинсовое рванье, будто с турецкого рынка, резвые толстушки и угловатые молодцы наскакивали чреслами на свешивающиеся с колосников веревки, боевито катались по полу, буйно мотали конечностями, торсами и головами. И длилось это достаточно долго.
Ну а в финале случилось и вовсе непристойное. Растерянных солистов академических театров вытащили на "подтанцовки": под общую для всех забойную музыку каждая пара должна была проделать топовое движение из своего дуэта, а потом поучаствовать в общем переплясе. Балерина Шипулина пыталась сбежать под сень кулис, но ее дисциплинированный партнер вытаскивал бедную девушку на сцену, заставляя крутить пируэты. Сконфуженные гамбуржцы приплясывали у задника как на дискотеке, причем белорус тут же стал похож на белоруса, а армянин — на армянина. Петербуржцы виляли бедрами с академической строгостью, и лишь балет "Москва" с половыми щетками в руках отрывался на полную катушку.