Концерт
В Концертном зале имени Чайковского прошел концерт знаменитой оперной певицы Виолеты Урманы. Примадонна из Литвы, живущая теперь в Германии, под фортепианный аккомпанемент Яна Филиппа Шульце исполняла "Wesendonk-Lieder" Вагнера, романсы Рахманинова и песни Рихарда Штрауса. Ее первому выступлению в России порадовался СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Стремительное восхождение молодой литовской певицы к мировой славе пришлось на начало 1990-х. Почти сразу из участниц стажерской программы мюнхенской "Штаатсопер" она попала в звезды: в 1994-м дебютировала на фестивале в Байрейте, потом в "Ла Скала", потом в Венской опере. Теперь ее невероятно ценят что в этих, что в других перворазрядных оперных домах планеты, только поет она не меццо-сопрано, как прежде, а драматическим (или даже lirico-spinto) сопрано. Скажем, в недавней записи "Аиды" из "Ла Скала" (в постановке Франко Дзеффирелли и с Роберто Аланьей в партии Радамеса) именно заглавную героиню она и поет.
Ей бы здесь выступить с хорошим оркестром и хорошим дирижером, но даже в формате камерного концерта ее первое выступление в Москве в недостаточной красочности не упрекнешь. В смысле внешней красочности, пожалуй, даже переборщили. Орган зала Чайковского был затянут полотнищем с изображением интерьера ар-нуво, а на самой сцене — для атмосферы, надо думать,— стояли две интерьерные композиции на тему конца XIX века: кресла-столики-козетки-пуфики-вазочки-абажуры-бахрома. Не самый привычный антураж, но самой певице он хотя бы не мешал, к тому же во время концерта шла видеозапись — вероятно, будут выпускать DVD, так что для разнообразия видеоряда весь декор сцены тоже, может быть, пригодится. Но только не в качестве отвлекающего маневра: во всем концерте не было практически ничего, что было бы не с руки оставлять в записи. Такое с концертами даже и больших вокальных знаменитостей бывает, честное слово, не совсем часто.
Открывали концерт "Пять песен на стихи Матильды Взендонк", удивившие строгой чистотой и изяществом трактовки. Следом — пять романсов Рахманинова, решенные совершенно иначе, но на свой лад тоже совершенно. "Диссонанс" и "Как мне больно" (оба — пряные, клокочущие от экспрессии, но безупречные в смысле вкуса и музыкальности) казались страничками из оперных партитур чуть ли не итальянского веризма. "Здесь хорошо", напротив, прозвучал мягко и ясно по окраске. Чересчур резок и тяжеловат показался разве что знаменитый "Вокализ" — что ж, это действительно предельно удаленная от оперы вещь. Чего не скажешь о песнях Рихарда Штрауса, которые у Виолеты Урманы звучат опять же с не очень-то камерной привольностью, с темпераментом, но всегда с умом, а если надо, то и с остроумием. Во всех случаях давний аккомпаниатор певицы Ян Филипп Шульце выглядел идеальным для нее партнером. "Тристановские" хроматизмы из вагнеровской песни "В теплице" он наполнял таким тихим, мистическим ужасом, что мурашки по коже; в иных песнях Штрауса был хлесток и ярок, а иногда даже оглушителен. И ничуть не терялся, когда пошли бисы, в которых Виолета Урмана смешала все, что можно: арии пуччиниевской Тоски и Леоноры из "Силы судьбы" Верди, опять Рахманинов, опять Рихард Штраус и даже шуточная испанская песня о комарах, мешающих ночью молодоженам.
Вокальные возможности певицы, явно находящейся в великолепной форме, не могли не впечатлять и сами по себе. У нее мощный, плотный, громадный голос, но чистый, отчетливого тембра (ни в коем случае не контральтового). Этот тембр и то, как ровно ее голос звучит во всех регистрах,— самое, может быть, обаятельное в ее вокале, но еще не самое удивительное. Диапазон ее правда огромен: меццо-сопрановые низы звучат сочно и сильно, ну а к высоченным верхам голос, если и не совсем взмывает ракетой, взлетает тем не менее легко и светло. Во всем этом было что-то архивное, что-то от гиперболических рассказов о легендарных примадоннах прошлого, которые не то что нынешнее племя, и ощущать эту старомодную магичность было куда радостнее, чем любоваться старомодной мебелью на сцене.