В Германии около Эссена на вилле Хюгель открыта выставка Paris — belle epoque, устроенная Культурным центром области Рур (Kulturstiftung Ruhr). Это очередной проект, посвященный мировым культурным столицам. Уже были проведены выставки "Барокко в Дрездене", "Прага около 1600 года", "Санкт-Петербург около 1800" и "Лондон 1800-1840: мощь и роскошь мирового города". Все они пользовались неизменным успехом.
Понятие belle epoque относят к периоду 1880-1914 годов, определяя так конец затянувшегося ХIХ века. По времени belle epoque совпадает с модерном, но, имея много точек соприкосновения, им не исчерпывается, так же, как и модерн перерастает границы "прекрасной эпохи". Можно сказать, что belle epoque — это не художественный стиль, не направление в искусстве и даже не какой-либо определенный период истории, это — cтиль жизни, временные рамки которого были так определены Марселем Прустом в его романе-эпопее "В поисках утраченного времени": "Чтобы удостовериться, так ли очаровательны дамские шляпки, до того низенькие, что их можно было принять всего-навсего за веночки, как они рисовались взору моей памяти, мне хотелось посмотреть на них взором телесным. Теперь у всех шляпы были огромные, с плодами, с цветами и всевозможными птичками. Красивые платья, в которых г-жа Сван выглядела королевой, сменились греко-саксонскими туниками, как на танагрских статуэтках, да платьишками либерти в стиле Директория, по которым, точно по обоям, были пущены цветочки".
Конечно, Пруст прав, это эпоха между скромными шляпками-таблетками, еще хранящими воспоминания о бальзаковском обществе с его восхитительными условностями и предрассудками, и экстравагантными уродами модерна, предвосхищающими все ужасы сюрреализма. То есть эпоха, прошедшая буквально на голове одной женщины, принимавшей различные обличья — Одетты Сван у Пруста, Диотимы и Бонадеи у Музиля или Прекрасной дамы у Блока. До belle epoque не дожила Анна Каренина, зато именно в это время, надо полагать, благополучно старилась Бэтси Тверская.
В романе Роберта Музиля есть замечательная сцена, когда Диотима, ведя диалог со своим возлюбленным, вдруг начинает расти в глазах героя, превращаясь в гигантскую фигуру, подобную древним титанидам. Вместе с ней увеличиваются и рюши, и бантики, и баска, и пуговички, и вышивки: все бесчисленные мелкие и изысканные детали женского туалета belle epoque приобретают угрожающие размеры. Вот ей уже и Европа по колено, и весь мир, и весь космос. Того же ощущения, только более тонкими средствами, достигает и Пруст в описании прогулки Одетты Сван по Булонскому лесу. Невероятное создание, гордо несущее на своем несомненно прекрасном теле сложнейшие достижения человеческого гения, вырывается из одинаковой серо-черной массы окружающих ее цилиндров, и, двигаясь на читателя, заслоняет собой все — и Булонский лес, и Париж, и Францию, и эпоху. Она сама belle epoque, Парижанка, где бы ни родилась — в Вене ли, Праге, Петербурге или Риме. Недаром перед входом на Всемирную выставку 1900 года была воздвигнута скульптором Полем Моро-Вотье огромная статуя Parisienne, чье бронзовое платье весило несколько тонн. Париж belle epoque расползался по всему миру, он включал в себя и вагнеровские концерты в Байрейте, и климтовских дам, и петербургские балеты, и волжские басы, и обязательные поездки в Венецию, и любовь к Амстердаму, и всеобщую англоманию, и любознательных дочерей американских миллионеров. Париж растекался по Европе, а Европа концентрировалась в Париже: здесь оказались Уайльд и Бердслей, Дягилев и Павлова, Маркиза Казати и Ида Рубинштейн, Кропоткин и Жозе-Мариа де Эредиа.
В любом учебнике истории искусств можно прочитать, что модерн стремился к синтезу всех искусств. Belle epoque в этом отношении едина с модерном, но в достижении цели оказалась куда более удачливой. Синтез искусств воплощается здесь в столь совершенном произведении, как платье Одетты Сван. Оно — вершина стремления к прекрасному, в нем отразилась музыка Вентейля и Дебюсси, которую Одетта слушала в концертах, где ей было предписано появляться, литература Бергота и Толстого, обсуждавшаяся в ее салоне, живопись Эльстира и Элле, которую она вешала у себя на стенах. Платье было знаменем стиля жизни, а стиль жизни включал в себя все искусства — и устроители выставки точно почувствовали эту характерную черту belle epoque, отведя большое место разделу моды, где присутствует множество платьев из Музея моды и костюма в Париже. Haute couture, во многих газетах сегодня занявшая место культуры, оформилась именно тогда.
Гедонизм belle epoque, ее эгоистическая самовлюбленность не вызывали особенной симпатии у последующих поколений. Большинство историков искусства предпочитало заниматься явлениями, ей чуждыми, хотя и происходившими в то же самое время. В благополучную belle epoque покончил с собой Ван Гог, ей обязаны непониманием Гоген и Сера и полным одиночеством — Сезанн. Ранний Матисс, Пикассо, Брак существовали в другой плоскости, с belle epoque не пересекавшейся. Долгое время казалось, что герои Пруста проглядели важные события, предавшись мелочам личного вкуса, и оказались ненужными в ХХ веке, наступившем после 1914 года.
Известно, что Лукино Висконти мечтал экранизировать "В поисках утраченного времени", но так и не осуществил свой замысел. Впрочем, он и без экранизации Пруста обращался к belle epoque — в "Смерти в Венеции" и в "Невинном". В "Гибели богов" последний представитель прекрасной эпохи, старый барон Иохим фон Эссенбек морщится при виде зрелища, выдержанного в стиле ар деко, — исполнения его внуком песни Марлен Дитрих из фильма "Голубой ангел". Действие "Гибели богов" в основном разворачивается на вилле фон Эссенбеков, представляющей собой идеальный памятник belle epoque. Комфорт становится здесь высшим проявлением культуры, он еще не подвергся реформе авангардного пуризма и хранит связь с прошлым. Но в финале эта же вилла, столь похожая на русские, французские и английские дома того времени, превращается в нечто среднее между фашистской канцелярией и гаштетой.
Вилла Хюгель была прообразом виллы Эссенбеков. Она принадлежала Круппу, прототипу барона Иохима, немецкому сталелитейному королю, построившему для своей семьи дом, где ничто не напоминает о занятиях владельца. Мирный уют, скромная роскошь, европейская культурность видны в каждой детали обстановки, от гостиной до ванной. Милые интерьеры, бывшие свидетелями быта, как у Шарля Свана, стали очевидцами трагедии, названной Висконти "Гибелью богов".
Сегодня на вилле Круппа, превращенной в музей и культурный центр, собралось интернациональное общество, населявшее Париж времени belle epoque. Элегантные дамы и господа глядят с портретов на произведения мануфактур Баккара, Севра, Шоме и Кристофля, на стекло, фарфор, ткани и мебель, которыми они пользовались и которые считали верхом совершенства. На выставке звучит, по выражению Пруста, "простая русская музыка и сложная немецкая музыка", привычные для уха парижан, изображенных на портретах Жана Беро, Жака Эмиля Бланша и Джованни Больдини. Высоко поднимают ноги танцовщицы на плакатах Шере, Тулуз-Лотрека и Сплейнлена, зазывая светскую публику посетить "Мулен Руж" и "Мулен де ла Валлет", места, где такой аутсайдер как Тулуз-Лотрек мог встретиться с блистательным Робером де Монтескье. Все искусства смешались в вихре трогательно себялюбивой жизни belle epoque, последней эпохи в Европе, настаивающей на своем благополучии. Она продолжает пленять своим суетным очарованием на экране: "Прошлым летом в Мариенбаде" Алена Рене, "И корабль плывет" Феллини, "Повар, вор, его жена и ее любовник" Питера Гринуэя — напоминают о belle epoque с ее трагическим гедонизмом.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ