Премьера театр
Премьерный спектакль Темура Чхеидзе "Дядюшкин сон" в петербургском Большом драматическом театре (БДТ) опровергает сложившийся стереотип постановки повести Достоевского как провинциального анекдота о том, как светская львица хотела женить богатого старика на своей юной дочери. Новый "Дядюшкин сон" смотрела ТАТЬЯНА Ъ-ДЖУРОВА.
Темур Чхеидзе не делает веселых спектаклей. Вот и в своей премьере он словно напоминает: "Дядюшкин сон" хоть и ранняя вещь, но написал ее не Островский, а все-таки Достоевский. Сумрачный воздух наполнен неумолчным перезвоном и перестуком деталей невидимого часового механизма. Сцена занавешена паутиной пыльных тюлей, щелястый пол вздыблен так, что мебель едва держится на нем, а сонный маятник напольных часов раскачивается так неправдоподобно медленно, что кажется — вот-вот замрет.
Главная здесь, безусловно, Марья Александровна Москалева Алисы Фрейндлих — Наполеон в юбке, усталый стратег с саркастическим прищуром из-под очков, положивший жизнь на борьбу с мордасовским обществом и проигравший свое Ватерлоо. А есть еще несостоявшийся жених с говорящей фамилией Мозгляков (Кирилл Жандаров), который хоть и подлец, но любит Зину как умеет. Есть умная приживалка Зяблова (Мария Лаврова) с нерастраченным запасом любви. И есть феерически смешная Елена Попова, ранее специализировавшаяся на ролях изысканно-холодноватых красавиц, а теперь в роли рыжей воинственной полковницы Карпухиной она опрокидывает рюмку за рюмкой и нейтрализует лакея Москалевой одной ловкой подсечкой.
Темур Чхеидзе не судья своим героям и поэтому измеряет их поступки судом двух единственно чистых душ в спектакле. Судом старого Князя (Олег Басилашвили) — потому что в своем слабоумии он невинен как младенец. И судом юной Зины Москалевой (Полина Толстун) — потому что она единственная, кому знакомо чувство вины. У Князя Олега Басилашвили накладные усы и черный паричок, блеющий голос и стреляющая вперед (пробковая) коленка. Но в его маразме нет ничего гротескно-фантастического. Дряхлый, беспомощный Князь человечен, как и большинство героев актера Басилашвили. И если поначалу в чувство его может привести только перезвон бокалов с шампанским, то его сознание пробуждает пение Зины.
В спектакле она поет вовсе не положенный ей романс, а под таинственный перезвон невидимых колокольчиков нашептывает, будто колдует, странную детскую песенку-игру про боярина-медведя. Князь, словно очнувшись от сна, тревожно вслушивается в песенку. И кажется, что сквозь толщу лет к нему возвращается что-то давно забытое, важное. Между героями возникает иррациональная связь. Стоя на коленях и, как дети, взявшись за руки, Зина и Князь в этот момент кажутся заговорщиками, тайными союзниками.
Полина Толстун (Зина), тонкая как свеча, с глухим и сильным голосом, сначала молчаливо-отрешенная, в сцене катастрофы — тревожно мечущаяся в поисках несуществующего выхода, вертикаль этого спектакля. Юная актриса, недавняя выпускница сделала почти невозможное — сыграла чистоту без приторности и героизм без пафоса. Спектакль не заканчивается скандалом в доме Москалевых, с исповедью Зины и покаянием Мозглякова. Здесь нет и надругательства провинциальных хищниц над Князем. И вопрос окончательно очнувшегося Князя "Что я здесь делаю? Кто эти люди?" адресован не окружающим, а себе, загостившемуся на этом свете.
Действие переносится в дом умирающего Васи — возлюбленного Зины. Темуру Чхеидзе важно было пропустить героиню через смерть, отчаяние и одиночество, чтобы в финале она, уже окончательно ничья, более не принадлежащая этому миру, заняла свое место в торжественно-печальной, составленной из вертикалей композиции смерти-просветления Князя. Пыльные тюли падают, часы с замершим маятником плавно взмывают вверх, красивый седой человек со свечою в руке говорит про васильковое поле, мать, первую любовь, а гигантский маятник-качели с застывшей на нем тонкой девичьей фигурой начинает новый отсчет.