Премьера опера
В Дрезденской государственной опере прошла премьера "Севильского цирюльника" Россини в постановке режиссера Гриши Азагарова. Первые спектакли представили порядком внушительный международный состав во главе с одной из виднейших примадонн сегодняшней сцены — меццо-сопрано Веселиной Казаровой. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В общем, это был тот не такой уж частый нынче случай, когда ажиотаж вокруг премьеры связан не с радикальностью очередного режиссерского "надругательства", а с материями чисто музыкальными. Прежде всего, конечно, с именами исполнителей. На афишах, которыми завесили Дрезден, уже издалека виднеется имя Веселины Казаровой, а имя композитора (не говоря уж о режиссере) не сразу разглядишь. Дона Базилио пел знаменитый итальянский бас Роберто Скандьюцци, а графа Альмавиву — молодой американец Кеннет Тарвер, прославившийся своим Доном Оттавио в недавней записи моцартовского "Дон Жуана" под управлением Рене Якобса.
С другой стороны, особой скандальности и сложно было ждать от Гриши Азагарова, немецкого режиссера с русскими корнями, который за многие годы своей карьеры ни в каких особых провокациях до сих пор замечен не был. Режиссер известен, в частности, своей постановкой "Севильского цирюльника" в Цюрихской опере — и ее-то, как выяснилось, он и взялся перенести на дрезденскую сцену.
Розины в кружевной мантилье или Фигаро с сеточкой на волосах, как в старые добрые времена, от режиссера и его команды (сценограф и художник по костюмам Луиджи Перего, художник по свету Ханс Рудольф Кунц) все же не дождешься. Действие оперы перенесено куда-то в 1910-е; изображается, по всей видимости, действительно провинциальная Испания, но на какой-то условный мюзик-холльный лад. Декорации смонтированы на поворотном круге, и все в них — улица перед домом, кабинет Бартоло с аптекарскими склянками, комната Розины, гостиная с роялем и бюстом Россини — нарочито условное: даже общий абрис сценографической конструкции, опять-таки будто в каком-нибудь старинном "ревю", сделан в виде раскрытого веера.
В общем, и шутит режиссер так же — игрушечно, чуть стилизованно. Альмавива резво выезжает на сцену на самокате, а щеголеватый Фигаро (Фабио Мария Каппитануччи) — на мотоцикле с коляской. Розина, ссорясь с опекуном, в раздражении смешивает в пробирке какие-то реактивы, которые, к вящему восторгу публики, взрываются. Тот факт, что Кеннет Тарвер — негр, вроде бы должен несколько смущать (как это так — чернокожий Альмавива), но в итоге и это вписывается в общую стилизованную комичность: будто бы артиста для большей забавности происходящего специально ваксой намазали.
В принципе вся режиссура действительно должна выглядеть актом вежливости по отношению к исполнителям, попыткой сделать так, чтобы и смотрелось живо, и певцы ни в коем случае не затруднялись. Как ни странно, не выглядит. Мило-необязательная веселость сцендействия, кажется, должна тянуть за собой и опереточное легкомыслие музыкального содержания, а на деле музыкальная драматургия оказывается вещью совершенно отдельной и, уж во всяком случае, не легкомысленной.
Естественно, во многом это заслуга Веселины Казаровой. Розину, едва ли не коронную свою героиню, ей изображать бессмысленно щебечущей резвушкой уже попросту неинтересно. С одной стороны, и виртуозность у нее казалась музицированием при всем феноменальном блеске серьезным и умным. С другой — изобилие оттенков своего гибкого, сильного и богатого меццо певица демонстрировала именно что со щедростью большой драматической актрисы, занятой в несложной роли.
Может быть, сложнее при этом было Кеннету Тарверу, который на сцене держался совершенно раскованно, но чей заливистый серебристый тенор поначалу все-таки звучал несколько смущенно. Но и Фигаро в исполнении Фабио Марии Каппитануччи, и Бартоло у Михаэля Эдера, и Базилио у Роберто Скандьюцци получались интересными, колоритными, насыщенными вокально — а по внешнему рисунку ролей милыми, но бесконечно менее занимательными. Если добавить какое-то почти горделивое совершенство игры оркестра Штаатскапелле и изощренную вдумчивость работы молодого итальянского дирижера Роберто Фриццы, то становится, право, жаль, что, желая услужить исполнителям, режиссер услужил им только поверхностной и необязательной безделицей.