Французский архитектор Доминик Перро, отстраненный от собственного проекта нового здания Мариинского театра, выразил готовность поделиться опытом работы в России. Опыт перенимал Алексей Тарханов.
— Какой образ России был у вас до конкурса 2003 года?
— Как у всех архитекторов на Западе: революционная архитектура, движение конструктивизма, авангард. Потом пустота и скука. Мы немного обращались к вашему опыту, когда работали над социальным жильем, над пятиэтажками. Вот и все.
— Вы ведь были левым, как и полагалось?
— Ну, не правым, конечно. Но левые идеи уже не были так популярны. Компартия шла под откос, время было другое. Я ведь родился на переломе — ровно тогда, когда умер Сталин.
— Когда вы приехали в Россию, что вас особенно поразило?
— Ваши города. Для европейца они непредставимо велики. Дело даже не в размерах — в мире немало огромных городов,— но в масштабах пространств. Немного похоже на это разве что ощущение Берлина, там тоже свободно разбросаны дома и зеленые паузы на несколько автобусных остановок. Но для этого Берлин пришлось бомбить, а у вас это как-то само получилось.
— Как прошло приглашение на конкурс, были переговоры, уговоры?
— Каждому из нас позвонили, чтобы спросить, хотим ли мы, интересно ли нам, потому что иначе зачем тратить время. Лучше позвать какого-нибудь другого. Переговоры были, как и полагается в этих случаях. Сначала был лонг-лист человек 30, потом сократили, наверное, до 20, и на последнем этапе остались мы семеро. Закончилось письмом с приглашением.
— Вам заплатили за эту работу?
— Это было в правилах — программа давала объем работ, сроки и вознаграждение. У нас было три месяца, чтобы работать над проектным предложением. Зимой мы приехали в Петербург. Было так холодно, как никогда в жизни не бывало. Мы вернулись, сели за работу и отправили проект в конце мая. А в июне, на белые ночи, мы уже сидели и в Петербурге ждали решения жюри.
Дело в том, что вы устроили удивительный конкурс. Такого раньше не было. Прежде всего все проекты были выставлены в Академии художеств. У нас это делается не так. У нас сначала заседает жюри, а потом приглашают публику. А у вас сразу пошли статьи в газетах, обсуждения в блогах. А ведь мы еще даже не выступали, не объясняли наши проекты. И поскольку мы все знакомы друг с другом, мы перезванивались: смотри, вот твой проект нравится, а мой не нравится. И так каждый день в течение выставки, а она шла три недели. Мне звонили и в парикмахерскую, и в булочную, и к дантисту, и в один прекрасный момент я сказал себе "Хватит!" и приехал в Петербург, ни о чем не думая и ничего не ожидая. Но когда я вошел в номер, у меня возле кровати лежала папка с материалами конкурса. И здесь на меня смотрели проекты конкурентов.
Потом было выступление перед жюри. Я говорил 30 минут, мы все говорили не меньше, и в жюри, заметьте, никто не спал. Потом потянулась томительная церемония — сначала раздавали грамоты, потом значки, потом выступал губернатор, а мы все ждали и ждали. А потом началось сумасшествие — вспышки и журналисты. Это было потрясающе! Вот чем теперь запомнится мне Россия. Это страна сильных чувств, которая мгновенно переходит от любви к ненависти и от ненависти к любви.
— Что было после конкурса? После того как вы сидели в баре "Астории" счастливый, с сыном в обнимку и с сигарой в руке?
— Был период спокойствия, а потом была первая встреча в Москве, где я стоял один перед тремя десятками людей в Министерстве культуры. Я познакомился с господином Швыдким, мы обсуждали детали контракта. Тут уже стало ясно, что они в общем-то не знают, какой контракт со мной заключить и о чем со мной говорить. Но они объяснили мне, что Россия — страна точных и подробных контрактов и надо сразу обо всем договориться. И мы подписали в итоге какой-то невероятный, толстый, как "Война и мир", контракт, невероятно подробный, который расписывал уже все, хотя о проекте мы еще почти ничего не знали.
Потом началась работа в группе, где был главный архитектор города, который сочувствовал проекту и чувствовал свою за него ответственность, был директор Северо-Западной дирекции и был директор театра. И я узнал Россию как страну, в которой можно работать. Потому что я видел перед собой людей, кровно заинтересованных в проекте, вовлеченных в него, которые бились за него.
Потом нам прислали нового заказчика господина Кружилина, который решил изменить нашу манеру работы. Видимо, уже тогда в Москве решили, что французский архитектор больше не нужен, пусть уходит, возьмем его работу и закончим сами. И с этого момента все стало гораздо более бюрократичным и трудным. По-моему, в этот момент конкурс был предан, клиент больше не интересовался проектом.
— Они тогда решили организовать новый конкурс на ваш проект.
— Да, так и было сделано, я отказался участвовать, объяснив, что уже выиграл один конкурс и этого достаточно. В тот раз мою правоту признали, и господина Кружилина сменил господин Гутовский.
— Чтобы иметь возможность работать в России, вам предложили открыть русскую проектную мастерскую.
— Если он не может как иностранный архитектор работать, значит, пусть становится русским архитектором. Как будто этого не знали раньше! От меня потребовали, чтобы я переехал в Россию и создал бюро. Начался процесс регистрации, и это заняло огромное время. Я не работал с проектами, я ездил в налоговую инспекцию, еще бог знает куда, чтобы подписать 20-30 бумаг. И одновременно мне надо было собрать команду, распределить заказы среди русских субподрядчиков, потому что мы работали не с одним, а с 20 русскими организациями. И работали не для того, чтобы сделать проект, а для того чтобы правильно оформить документы и собрать досье для государственной экспертизы. Потом-то мы стали понимать правила навязанной нам игры, но сначала мы были в шоке. После образцово организованного конкурса ничего не было организовано, чтобы дать нам работать с наибольшей отдачей.
— Тогдашний министр культуры Михаил Швыдкой говорит, что вы проявили жадность, хотели работать один с маленькой командой, чтобы получить весь гонорар.
— Да, мы были недоверчивы к русским. Потому что мы были разочарованы, мы нуждались в советах русских экспертов, но не получали их. Мы не понимали резонов экспертизы, мы ни с кем не могли там сотрудничать, нам делали выговоры, как школьникам, и говорили: "Не годится! Придешь на следующий год". В итоге я стал работать с европейцами, поскольку у нас были еще и очень сжатые сроки. Если ты не понимаешь, что происходит, как добиться результата, ты идешь к людям, которых ты знаешь и в которых ты уверен. Я готов был работать с большим русским бюро, если бы мы разделили и гонорары, и ответственность: мне платят как французскому архитектору, а им — как русским. В итоге мы модифицировали проект, причем сделали это бесплатно. В течение трех месяцев мы работали для того, чтобы проект выжил.
— В итоге экспертиза отвергла проект.
— Я надеялся, что там поймут, что этот проект в высшей степени нестандартный. Это не школа, не гостиница, не сарай. Каждая опера имеет свой характер, и каждая — уникальный элемент в своей стране. Мы пытались это объяснить, и все зря. Мы никогда не могли не то что получить объяснений, но и дать свои. Нам говорили: не надо нам иностранцев в нашей государственной экспертизе! Бывало, что иностранец тайком мог проскользнуть на заседания, но это было очень редко. Мы приглашали экспертов в Париж, чтобы попытаться им объяснить, что мы сделали, но дверь была закрыта. Никаких усилий, никакого шага навстречу, среди сотен их замечаний было едва три-четыре существенных. Ответы на многие замечания экспертизы давно уже были в нашем проекте. Что они, не открывали досье? Не смотрели планы?
— И тогда с вами разорвали контракт?
— Было собрание в Смольном. Там была госпожа Матвиенко и господин Швыдкой, меня там не было, к сожалению. Меня предупредили — слишком поздно. И они сказали: проект Перро нам нравится, но работа не идет. Мы останавливаем контракт с Перро и отдаем его русской стороне, но мы хотим при этом построить оперу Доминика Перро. И до осени 2007 года у меня не было новостей. Я слышал, что проект в экспертизе, что экспертиза пройдена, но я не видел проекта. Мне прислали его только осенью.
— Как вам показался проект, который наконец-то прошел госэкспертизу?
— Я его по крайней мере узнаю. Если бы проект был изуродован, я бы снял свое имя. Но я узнаю этот проект! После всего того, что с ним делали после нашего ухода, в своей концепции, в своих главных линиях он остается проектом того здания, которое мои заказчики хотели иметь, которое я хотел для них построить.
— Это в точности ваш проект? Или сумка Prado, сделанная китайскими кустарями?
— Это отчасти имитация Доминика Перро. Но когда я увидел этот проект, мне показалось, что можно вернуться на верную дорогу, найти настоящее архитектурное и дизайнерское качество совместной работы. Я ждал, что со мной свяжутся и предложат хотя бы высказать свое мнение. Я надеялся, что мне предложат довести проект до конца хотя бы с точки зрения дизайна. Но этого не произошло. Я ждал продолжения, но так и не дождался.
— Руководители Северо-Западной дирекции, ваши бывшие заказчики говорят, что предложения были, но вы запросили невероятный гонорар и от ваших услуг пришлось отказаться.
— Это не так, никто со мной не связывался официально. Более того, у меня до сих пор нет полных материалов проекта. Я разобрал то, что мне прислали. Это какие-то фрагменты, там несколько листов, вообще подписанных мною. Я не собираюсь канючить и просить, чтобы меня пригласили поучаствовать в собственном проекте. Они знают мой номер телефона и мой адрес в Париже.
— Если придет западный архитектор и скажет вам, что будет строить в России, что вы ему посоветуете?
— Скажу: это будет незабываемый опыт, парень. Нет советов. Единственный совет: ни в коем случае не спешить. В России надо идти медленно, этап за этапом. И стараться, чтобы каждый этап имел начало, конец, цену и формальное одобрение. Лучше проходить экспертизу каждые два месяца, чем каждые шесть, потому что недоразумения и непонимания не замедлят появиться. Это лучше, чем иметь годовой контракт и через год обнаружить, что мы идем в разных направлениях, которые каждый считает единственно правильным.
— Ваш нынешний взгляд на Россию?
— Это чувство европейца, который думает, что вопреки всему есть возможность работать в России. В России, я бы сказал, ничего не возможно, но зато и возможно все.
Удар по куполу
 На прошлой неделе неожиданно выяснилось, что в проекте Доминика Перро может измениться ключевой компонент — конструкция купола. Как сообщил "Власти" Валерий Гутовский, директор Северо-Западной дирекции по строительству, реконструкции и реставрации (СЗД) Роскультуры, купол "оказался оторван от реальности и должен быть изменен". "При выборе подрядчика мы столкнулись с тем, что ведущие европейские производители отказались изготовить купол Перро, особенно стеклянную его часть",— сказал Гутовский. По его словам, СЗД проводила консультации об изготовлении металлоконструкций и остекления купола с немецкой компанией Schuco, которая является одной из крупнейших в мире компаний, специализирующихся в этой области. "Сейчас мы стараемся понять, какие архитектурные изменения необходимо внести, и решим эту проблему в течение пары месяцев. Идея купола по-прежнему принадлежит Перро, он будет спроектирован по его мотивам. Если Перро это не устроит, он всегда может снять свое имя с проекта, как это и отражено в нашем соглашении о расторжении контракта",— подчеркнул заказчик. По его словам, срок завершения проекта (2010 год) не изменится. Заявление Валерия Гутовского вызвало удивление генерального проектировщика — главы ЗАО "Геореконструкция-фундаментпроект" и бывшего исполнительного директора мастерской Доминика Перро в России Алексея Шашкина, который сообщил, что "рабочее проектирование ведется в точном соответствии с согласованным с Главгосэкспертизой решением, где соблюдены все архитектурные параметры проекта Доминика Перро". Доминик Перро ознакомился с окончательной версией проекта, доработанного российскими архитекторами, осенью прошлого года. Тогда Алексей Шашкин сообщил, что в одобренном Главгосэкспертизой проекте конструкция купола была облегчена с 3 тыс. до 2,5 тыс. тонн, но визуальных изменений проект не претерпел и "все авторские идеи соблюдены". Тогда же Валерий Гутовский заявил, что Доминику Перро предложено проектировать интерьеры театра, а также наблюдать за архитектурной частью проекта и дизайном купола. Вчера Гутовский сообщил "Власти", что переговоры с Перро ни к чему не привели. "Предложенная Домиником Перро цена контракта на авторское сопровождение и проектирование интерьеров госзаказчика не устроила",— уточнил глава СЗД. |