В Большом зале Филармонии c сольным концертом выступил пианист Валерий Афанасьев, известный своим вдумчивым каллиграфичным пианизмом. Вслушивался ВЛАДИМИР РАННЕВ.
Валерий Афанасьев не только пианист, он — многопрофильный интеллектуал. Живет в Версале, пишет и издает по-французски романы и эссе. В подвале его просторного дома — коллекция вин, из которой он время от времени выбирает бутылочку-другую для своих таких же мозговитых гостей. На концертах он любит комментировать исполняемую музыку, и в этом деле у него особый талант: он умеет говорить, на зависть иным музыковедам, умно и увлеченно. Сосед корреспондента Ъ по креслу, едва Валерий Афанасьев вышел на сцену, мгновенно охарактеризовал его облик: "Не нашего засола огурец". Действительно, пианист выглядит довольно эксцентрично и обладает всеми качествами, которые в свое время требовались советским актерам для изображения стильных западных умников. Он не впаян в униформу фрака, на нем как бы небрежно накинутый пиджак. Мимика и жестикуляция слегка нервозны, но при этом пластичны. Едва показавшись на сцене, Валерий Афанасьев без церемоний направился к инструменту, словно его лишь отвлекли на минутку от клавиатуры, и тут же взялся за дело. Точнее, за шесть Музыкальных моментов Шуберта.
Это странные пьесы, которые многие по недомыслию считают миниатюрами — по продолжительности и по масштабу идей. В этот шаблон укладывается фа-минорный Момент, и то потому, что за два века его заиграли до дурноты, а теперь и растаскали по всяким саундтрекам и рекламам. Остальные же Моменты — это моменты истины. Потому что у композитора каждая пьеса — с секретом, и задача пианиста здесь — эти секреты обнаружить и раскрыть. Валерий Афанасьев этим и занимался. Его пианизм — интеллектуальный, с французским привкусом, своего рода деконструкция по-Делезу. Каждая пьеса в его руках — детализированная модель мироустройства. Не удивительно, что шесть Музыкальных моментов показались огромной фортепианной симфонией, хоть и звучали они короче обычного концертного отделения.
Так же кропотливо пианист разобрался со всеми конструктивными нюансами поздней Сонаты Шуберта ля-мажор (1828) во втором отделении. При этом Валерию Афанасьеву удалось препарировать все детали музыкального синтаксиса без ущерба для целостности формы. Такому просвещенному пианизму цены бы не было, если бы эти блестящие мудрствования обладали еще парой качеств — естественностью и ненарочитостью. Для этого у немногих, но окончательно великих пианистов есть главный в исполнительском деле ресурс — звук. У Валерия Афанасьева звук качественный, крепкий. Но не более того. При всей непредсказуемости интерпретаторства, его звук предсказуем и пресновато грамотен. Поэтому его пианистическая мысль конвертируема — в слова или визуальные образы, но ей недостает имманентной звуковой прелести, каких-то таинств, которые и есть суть звукоизвлечения. Валерий Афанасьев — творец мысли, но не звука. Тут можно было бы возразить, мол, "стерилизация" звука как раз и необходима для "деконструктивных" опытов пианиста-аналитика. Но если принять это возражение, то любому слушателю следовало бы предпочесть не концерт Валерия Афанасьева, а ужин с ним и его коллекционным вином и беседу о Шуберте, немецком романтизме, французской философии и вообще обо всем, что занимает этот блестящий ум.