Выставка
В выставочном зале Государственного исторического музея проходит выставка "Музей и художник", посвященная 125-летию ГИМа. Она освещает участие художников в создании интерьеров музея, а также дальнейшие случаи, когда уже самим художникам были нужны Исторический музей и хранящиеся в нем древности. В этих взаимоотношениях разбирался СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В теперешней музейно-выставочной жизни Москвы Исторический музей занимает положение двойственное. Пускай в залах демонстрируется не более одного процента музейных фондов — по параметрам своих собраний ГИМ все-таки остается главным музеем национальной истории, каким его и задумывали 125 лет назад. С другой стороны, при этом ГИМ ведет не совсем то существование, которое пристало бы главному музею национальной истории. Скажем, его вещи можно регулярно видеть на чужих громких выставках, но его собственные проекты с точки зрения кураторской работы редко бывают удачными.
На этом фоне нынешняя выставка выглядит куда осмысленнее. Она не то чтобы велика, но есть в ней толковость и четкость, которые способны подать элегантно и доходчиво даже не очень богатый экспозиционный материал. Сюжета два. Во-первых, то, как сам музей использовал в свое время возможности изобразительного искусства, какие он перед искусством ставил задачи — и что получилось в результате. Во-вторых, то, как сами художники реагировали на этот результат.
Первое на свой лад интереснее; речь ведь шла о том, чтобы сделать эдакий тотальный музей, где все было бы если не историческое, то историчное, "в стилях": витрины, декор стен, росписи, узор пола. Для каждого зала — свой, абсолютно уникальный, досконально разработанный архитектурно-дизайнерский проект, опирающийся не на фантазию, а на подлинные образцы. Это при том, что изучать эти подлинные образцы было по тем временам затруднительно, что возможности фотографии были ограниченны и что многие храмовые росписи, например, были на тот момент еще и записаны. Иными словами, каждый зал по-хорошему подразумевал еще и уйму исследовательской работы — или же умение фантазировать, но так вдохновенно, чтобы не возникало желания придираться.
Таким образом, именно залы Исторического музея превратились в главную дизайнерскую лабораторию неорусского стиля времен Александра III — со всеми его разновидностями, от тяжеловесно-академичного до более рафинированного, отзывающегося и на новейшие европейские веяния.
Правда, на выставке этот сюжет представлен, сообразно ограниченности пространства, в основном мультимедийно: на большой плазменной панели сменяют друг друга старинные и современные фотографии музейных залов, снабженные комментариями. Плюс еще один монитор, на котором можно по желанию просмотреть еще и чертежи, включая проекты неосуществленных залов,— были, например, задуманы еще и персональные залы Романовых вплоть до зала Екатерины II, оформленного в духе пышного классицизма 1770-х.
Основная же часть экспозиции посвящена именно второму сюжету, художникам, обращавшимся в Исторический музей за вдохновением. В том числе и буквально: демонстрируется переписка отдельных живописцев с историком Иваном Забелиным, охотно дававшим художникам консультации насчет исторических реалий. Интенции художников в общем-то исчерпывающе характеризует цитата из Верещагина: "Когда художники перестанут узнавать историю по клочкам, они поймут, что условная деланность оперы недостаточна для живописи... Вечный праздник исторических картин заменится повседневной жизнью — при этом правда и простота много выиграют".
Цитата вроде бы красноречивая, но поневоле выглядящая лукавством. В случае театральных работ Головина или Федора Федоровского, например, историческая адекватность костюмов и декораций лишь чуть смягчает "деланность оперы" чуть менее условной (а уж Наталья Гончарова точно вряд ли задавалась целью показывать повседневную жизнь). Для прикладного дизайна — от воспитанников Строгановского училища до Абрамцевских мастерских — старинные подлинники задают только правила игры. Что до живописи как таковой, то на теперешний взгляд она выглядит слишком уж разнообразной, чтобы видеть в Историческом музее непререкаемого диктатора по части научной "правды и простоты". Прилизанная археологичность Семирадского, олеографическая глянцевитость исторических полотен Маковского, смачное чувство эпохи у Репина и Сурикова, слегка прерафаэлитский взгляд на русское средневековье у Васнецова и Нестерова — все это очень разные ощущения исторической достоверности. Пожалуй, теперь в музейных залах они способны больше рассказать не об изображаемых эпохах, а именно о том времени, в которое работал художник. Но для того, чтобы мы это увидели, Историческому музею нужно было просуществовать 125 лет.