рассказывает Анна Толстова
В отношениях художника и книги моменты полной гармонии были редки. Скажем, средневековые манускрипты, на страницах которых нет живого места, не тронутого кистью иллюминатора. Или "пророческие книги" Уильяма Блейка, духовидца и безумца, который одной рукой записывал свои видения, а другой зарисовывал то, что не успел сказать словами. Или роскошные фолианты art nouveau, где заставка перетекала в буквицу, буквица — в строку, строка — в виньетку, а та — в иллюстрацию. Однако приступы обоюдной страсти сменялись долгими периодами охлаждения. И хотя семейные ссоры обычно не выносили из избы, так что большинству читателей Библия с иллюстрациями Гюстава Доре казалась вершиной книжного искусства, посвященным было ясно, что союз на грани распада, потому что гравюры Доре можно запросто изъять и издать отдельно — без ущерба для обеих сторон.
В общем, обыкновенная история. Книга вроде бы всегда была готова подчиниться воле художника, полностью доверив ему ведение дел вплоть до шрифта и издательской марки. Но при этом художник и оглянуться не успевал, как оказывался у нее под каблуком, и вот он уже не более чем иллюстратор, послушно переводящий километры строк в картинки. А ведь последние двести с лишним лет нет для искусства более оскорбительного ругательства, чем "иллюстрация". Собственно, под лозунгом борьбы с иллюстративностью и литературщиной сражалось за чистоту собственных форм и одержало победу искусство модернизма. И когда авангардная революция совершенно освободила бедного подкаблучника от гнета литературы, выпустив наружу все его первобытные инстинкты, художник стал вытворять с книгой все, что ему заблагорассудится.
Жертва насилия получила название livre d`artiste ("книга художника"). А посвященная этому явлению выставка в Музее Виктории и Альберта получила название "Кровь на бумаге", недвусмысленно указывающее на характер взаимоотношений художника и книги в XX веке. Неплохим эпиграфом к выставке может служить "Рана" — серия объектов британского скульптора Аниша Капура, пробурившего книжные страницы лазерным лучом. Или абстрактные свитки китайца Цай Гоцяна, "текст" на которые нанесен с помощью горящего пороха. И судя по тому, что на прошлогоднем осеннем аукционе Christie`s в Гонконге "пороховые рисунки" Цай Гоцяна установили рекорд на произведение современного китайского искусства ($9,5 млн), это художественно-варварское отношение к книге встретило горячий отклик читателей.
Надо сказать, художники первой половины прошлого столетия все же сохраняли к книге кое-какой пиетет. По крайней мере, книги Анри Матисса или Пабло Пикассо все еще отпечатаны на бумаге и похожи на то, что можно держать в руках, листать и разглядывать. Может быть, дело в том, что оба были не чужды литературе: первый упражнялся в афоризмах об искусстве, а второй тайком кропал верлибры. Хотя "Две сказки" Рамона Ревентоса про кентавра-тореадора и фавна-натурщика словно специально написаны для того, чтобы лечь под офортную иглу Пикассо, автора бесконечного множества вариаций на темы "Тавромахия" и "Художник и модель". А "Джаз" Матисса, выпущенный в 1947-м, когда старик уже не мог держать в руках ни карандаш, ни кисть, а только ножницы, которыми вырезал из цветной бумаги яркие фигурки циркачей и орнаменты, вообще обошелся без связного текста (если, конечно, не считать таковым пространные подписи автора к этим декупажам).
Что до художников второй половины века, они отбросили всяческие церемонии, превратив livre d`artiste во что угодно — концепт, объект, акцию или даже целую инсталляцию, но только не в книгу. И пусть по форме фотоальбом "Двадцать шесть бензоколонок" американского концептуалиста Эда Руши — с фотографиями 26 автозаправок на легендарном шоссе 66 между Чикаго и Лос-Анджелесом, ставшем символом Великой депрессии в "Гроздьях гнева" Джона Стейнбека — напоминает книгу. На самом деле это было концептуальное оружие борьбы с коммерцией в искусстве, каковой в начале 1960-х занимались все мастера принципиально непродажного, как поначалу казалось, перформанса: вместо буржуазных галерей революционный опус продавали в обыкновенных супермаркетах по цене $1 за штуку. Так что если лидер "молодых британцев" Дэмиен Херст утверждает, что шкафчики из цикла "Новая религия", в выдвижных ящичках которых спрятаны бриллиантовые черепа, распятия и шелкографии с бабочками, это книги на тему удела человеческого, приходится верить.
Ну а тем, кому в livre d`artiste не хватает теста, надо напомнить слова Теодора Адорно, что поэзия после Освенцима невозможна. Последний немецкий романтик Ансельм Кифер эту идею распространил на книгу в целом. Это его "Библиотеку человеческой памяти" с колоссальными томами из ржавого свинца, проложенного пальмовыми листьями, рожью и битым стеклом, можно видеть при входе на выставку. Пауля Целана, Луи-Фердинанда Селина или Осипа Мандельштама, необходимых для прочтения этих сочинений, зритель должен знать назубок. Словом, если когда-то храм с его витражами и росписями был "Библией для неграмотных", то в руках современного художника книга стала книгой для тех, кому читать уже необязательно.
"Кровь на бумаге. Искусство книги". Музей Виктории и Альберта, Лондон. До 29 июня