В погоне за призраком

еда с Сергеем Пархоменко

Ровно десять лет тому назад я внаглую сорвал детей с учебы. Пете в этом году исполнялось шестнадцать, Леве — двенадцать. В пору пресловутого переходного возраста они ухитрились вступить при этом одновременно. В общем, я решил, что неделя чего-нибудь чистого, прекрасного и экзотического подействует благотворно и создаст хороший фон для серьезного "мужского разговора", который между нами явно назрел. Греция, край античных развалин, полный имен и названий, смутно знакомых по учебникам мировой истории,— это все мне показалось идеальным антуражем для моих педагогических усилий.

Мы взяли напрокат какой-то тощий Hyundai и день за днем колесили по горным серпантинам Пелопоннеса между Аргосом, Нафплионом, Микенами, Триполи, Монемвасией, Спартой... Или нет, до Спарты мы, по-моему, тогда так и не доехали...

На выезде из Олимпии на дороге лежал туман. Собственно, не туман, а вот это вот удивительное метеорологическое явление, с которым мы имели здесь дело каждый день. Вы едете по горной однорядной дороге и видите, что перед вами прямо на асфальте лежит туча. Она темно-серая, и у нее абсолютно четкий, плотный ватный край. Можете подойти к туче и сунуть в нее руку. Можете подъехать и встать так, чтобы на багажник вам светило солнце, а капот был погружен в этот мутный кисель, висящий в воздухе.

Когда мы углубились в тучу метров на десять и стало не видно вообще ничего, я остановился.

— Твоя очередь,— сказал Петя с заднего сиденья, и Лева покорно вылез из машины.

Мы этот номер уже идеально отрепетировали: теперь Лева шел впереди, широко распахнув полы куртки, чтобы мне было лучше видно, а я ехал в трех метрах за ним, ориентируясь на оранжевое пятно его спины. Туча не могла продолжаться больше километра-двух — а за ней опять хрустальной прозрачности горные виды до противоположного края просторной долины.

Метров через сто Лева остановился и гулко постучал кулаками в стальную лакированную стену с блестящими заклепками, которая выросла перед ним.

— Опять эти,— сказал Петя.— Вообще-то мы их обогнали часа три назад.

— Вообще-то мы их сегодня раза три обгоняли в разное время. И еще будем обгонять — до самого вечера. Ты же знаешь.

Это был гигантский темно-синий мерседесовский автобус с черными тонированными стеклами и багровой надписью "Mykolinea" по борту. В первый раз мы его встретили дня три назад в патрасском порту, где он выгружался с венецианского парома. С тех пор он попадался нам снова и снова на пустых серпантинах по всему Пелопоннесу. Все до единого места в автобусе были заняты пожилыми японцами в одинаковых сине-красных бейсболках с логотипом Mykolinea над козырьком.

Теперь мы в первый раз видели синий Mercedes стоящим неподвижно, с выключенным мотором и погашенными огнями. Изнутри не доносилось ни звука.

— Петь,— сказал я насколько мог твердым голосом,— пойди постучи водителю. Чего он встал?

— Он встал, потому что ему не видно ни хрена в этой туче, как и нам. Он же не пустит впереди себя какого-нибудь своего японца. Ну его на фиг, я не пойду,— ответил Петя.

— Я тоже не пойду,— признался я честно.

— Там есть два метра — между ним и обрывом,— сказал мне Лева, тем временем сходивший на разведку.— Если аккуратно, ты проедешь.

Я постарался очень, очень аккуратно, еще бы. Дети встали на краю обрыва, чтобы мне было видно, где кончается асфальт, и я протиснул наш рыдван между их животами и бортом автобуса. Мужик из-за руля проводил меня совершенно равнодушным взглядом.

Мы тронулись дальше. Черно-синее чудовище, еле слышно урча мотором на самом низком басу, ползло, прилепившись вплотную к моему бамперу. Вскоре Лева вывел нас из тумана и я рванул к повороту и вверх, отрываться от автобуса.

— Я тебе точно говорю: он призрак,— сказал Лева.

— "Летучий японец",— отозвался Петя.— Души японских грешников тоже иногда ездят в отпуск. И хотят фотографировать достопримечательности. Они их потом в аду разглядывают всей компанией. Я только не понимаю, почему они болтаются тут.

— А где им еще болтаться-то? — поинтересовался Лева.— В Японском море? Он же автобус — ему надо ездить, а не плавать. И потом, ты же не знаешь, может, в Париже тоже есть такой. И в Лондоне.

— Логично,— отозвался Петя.

Серпантин вдруг без предупреждения врезался в гору и, выскочив тоннелем с другой стороны горы, превратился в единственную улицу крошечной деревушки. Она вывела нас на деревенскую площадь, где торчал типовой бетонный солдат мировых войн в смешной каске и глядел в освещенное окно псистарио (таверны) на противоположной стороне.

Мы вошли внутрь, сели у стола в углу, и я заметил, что дети разглядывают что-то на другом конце комнаты, у меня за спиной. Я обернулся и увидел там, на столе в глубине, забытую кем-то сине-красную бейсболку Mykolinea. Через секунду за окном тяжело заурчал мерседесовский дизель, лязгнула автобусная дверь, потом звук мотора стал удаляться и вскоре совсем затих вдалеке.

Один из джентльменов, сидевших у печки в псистарио, приветливо кивнул нам, на минуту удалился за кухонную дверь и вынес оттуда большой стеклянный кувшин яблочного сока и поднос с тремя суповыми тарелками. В одной был салат из капусты с оливковым маслом и изюмом, в другой — гора хрустящих пончиков из зеленых кабачков, а в третьей — бараньи котлетки-кефтедес. Можно подумать, нас тут ждали.

Впрочем, там и ждать-то особенно было не с чем. Надо только заранее, за пару часов, например, натереть вперемешку на крупной терке цукини с картошкой. Все перемешать, добавить пол-луковицы, тоже натертой — только теперь уже на самой мелкой терке — это чтобы картошка не чернела. Щедро посолить, выложить в большой дуршлаг, придавить сверху чем-нибудь тяжелым, например кастрюлей с водой, и оставить так, чтобы стекло как можно больше сока.

А потом, когда скоро уж надо будет садиться за стол, изрезать мелко-мелко оставшиеся полторы луковицы, пучок разных пряных трав, накрошить самыми мелкими кубиками кусок брынзы. Ссыпать все в большую миску, добавить немного хорошего, пахучего оливкового масла, три яйца, 3-4 полных столовых ложки муки и перемешать равномерно, стараясь все-таки не раздавить сыр совсем уж в кашу. Затем выложить туда же тертые цукини с картошкой, беря смеси по горсточке и как можно сильнее отжимая остатки сока просто в кулаке. Опять перемешать, в последний момент посыпать свежемолотым черным перцем.

Налить в широкую толстодонную кастрюлю или в большую сковородку с высокими бортами масло для фритюра — много, не жалея, должно получиться сантиметров пять глубины,— и разогреть его так, чтобы вокруг деревянной лопатки, опущенной в масло, начиналось равномерное бурление небольшими, аккуратными пузырьками.

Вот теперь при помощи двух ложек или прямо мокрыми руками сформировать небольшие шарики из смеси овощей с сыром, слегка обвалять их в муке и зажарить небольшими порциями во фритюре. Всего выйдет штук 25 этаких пончиков размером с маленькое яблочко приятного золотистого цвета и с хрустящей корочкой. Обсушить их на бумажных полотенцах, сложить в широкое керамическое блюдо, укрыть фольгой и, если надо, подержать еще полчаса в теплой (не горячей!) духовке, пока не пропекутся внутри как следует.

Когда все три тарелки наполовину опустели, я заставил себя отложить вилку, помолчал немного и начал.

— Вот что, мальчики. Я хотел вам сказать одну важную вещь. Дело в том, что жизнь, которая вам предстоит, будет, конечно, счастливой. Бояться ничего не надо, но есть некоторые вещи, которые...

— Пап,— сказал мне Петя.— Ладно тебе, а?.. Ну чего ты? Все ж ясно. Все просто.

— Ну да, пап,— продолжил Лева.— Мы все понимаем. Поехали дальше.

Я повернулся через плечо и убедился, что сине-красная кепка со стола исчезла. Ну, поехали дальше. Поехали.