«Катынь» из моды вышла ныне

Два показа "Катыни" Анджея Вайды в Москве и один в Петербурге могут остаться единственной встречей российских зрителей с фильмом, посвященным одной из главных травм польского национального сознания — расстрелу весной 1940-го сталинским режимом польских офицеров. Судя по всему, начался третий раунд борьбы отечественных идеологов с великим режиссером.

В начале 1960-х в СССР Вайду называли ревизионистом, реабилитирующим в "Пепле и алмазе" (Popiol i diament, 1958) бойцов Армии Крайовой (АК), воевавших против нацистов, а в 1945-1948 годах — против коммунистов и советской армии. В начале 1980-х — контрреволюционером, чей "Человек из железа" (Czlowiek z zeleza, 1981) победил в Канне благодаря западным спецслужбам, "стоявшим за спиной" профсоюза "Солидарность". Теперь — русофобом, внесшим вклад в травлю "вставшей с колен России".

Шедевр пропагандистского новояза — информационное сообщение об иностранных фильмах, вышедших в финал "Оскара": "Катынь" посвящена "жестоким убийствам, имевшим место в Польше в 40-х годах". Можно подумать, что 82-летний классик снял ретротриллер о маньяке. Догадаться, что речь идет о расстреле то ли четырнадцати, то двадцати с лишним тысяч офицеров, интернированных после раздела Польши по пакту Молотова--Риббентропа в сентябре 1939-го, невозможно. Многолетняя ложь, приписывавшая бойню нацистам, лишь обостряла донельзя психологическую травму: только Борис Ельцин признал советскую ответственность за Катынь и другие массовые расстрелы пленных.

Первая из кампаний против Вайды завершилась в 1965-м триумфальным шествием "Пепла и алмаза" по советским экранам. Вторая — в ноябре 1988-го столь же триумфальным приездом Вайды в Москву, где его фильмы восемь лет были под запретом. Вайда пережил два поколения хулителей. А то, что в новой России он снова неудобен, доказывает лишь его верность самому себе. Впрочем, верны себе и пропагандисты, сменившие коммунистическую риторику на "государственническую".

Вайда никогда не снимал политических фильмов. Другое дело, что в Польше история — это и есть политика. Более полувека, от "Поколения" (Pokolenie, 1954) до "Катыни" Вайда снимает эпизоды одного сверхфильма, летописи польской истории, или, что одно и то же, истории героических польских поражений, самоубийственного польского романтизма. "Роман" шляхты с Наполеоном, использовавшим поляков, как пушечное мясо, в "Пепле" (Popioly, 1965) и "Пане Тадеуше" (Pan Tadeusz, 1999). Заря капитализма: поляки-фабриканты стреляют в поляков-рабочих в "Земле обетованной" (Ziemnia obiecana, 1974). Конные атаки 1939 года на немецкие танки в "Летучей" (Lotna, 1959). Антисемитизм, обрекший в 1943 году повстанцев Варшавского гетто на одинокую гибель, в "Самсоне" (Samson, 1961) и "Страстной неделе" (Wielki tydzien, 1998). Столь же одинокая гибель год спустя варшавских повстанцев в "Канале" (Kanal, 1957). Трагедия Армии Крайовой в "Пепле и алмазе" и "Перстне с орлом в короне" (Pierscionek z orlem w koronie, 1992). Духота сталинизма в "Человеке из мрамора" (Czlowiek z marmuru, 1978). Даже камерные фильмы Вайды — о паузах между двумя бунтами или войнами, будь то конец XIX века в "Березняке" (Brezezina, 1970), 1920-е в "Барышнях из Вилько" (Panny z Wilka, 1978) или 1970-е в "Без наркоза" (Bez znieczulenia, 1978).

Деталь из одного фильма становится многозначной, будучи помещенной в контекст всего творчества Вайды. Критиков "Катыни" очень раздражает эпизод, где советские солдаты раздирают польский флаг: красную половину — на древко, белую — на портянки. Но это тот же флаг, которым в "Самсоне" студенты-националисты избивали юного еврея. Тем же флагом оборачивалось полотнище, о которое вытирал окровавленную саблю офицер в "Летучей", и — хотя фильм был черно-белым — сушившаяся во дворике простыня, запятнанная кровью смертельно раненого советским патрулем террориста Мачека Хелмицкого, в "Пепле и алмазе". Один флаг у подлецов и героев. Он и орудие пытки, и поруганная душа Польши, и саван.

Вайда был обречен на "Катынь". И потому, что эта трагедия вопиюще отсутствовала в его летописи, и по личным причинам. Вообще, по странной закономерности, фильмы Вайды, вызывавшие наибольшее неприятие в СССР и России,— это самые личные его фильмы. 16-летний Вайда примкнул в 1942 году к АК, был связным между повстанческими отрядами. Таких боевиков, как Мачек, он знал лично. Рабочее движение 1980-1981 годов было для него не только грандиозным историческим событием, но и частью жизни. Режиссер входил в руководство "Солидарности". Эстетическое несовершенство "Человека из железа" объяснимо его желанием, пока не поздно, донести до мира свое опьянение рабочей революцией. Что же касается "Катыни", среди расстрелянных был его отец — капитан Якуб Вайда. По жестокой иронии судьбы, в списках жертв, публиковавшихся немцами, перепутали имя капитана. Семья десятилетиями жила между отчаянием и надеждой, пока режиссер не узнал, что среди "пропавших без вести" в СССР был лишь один капитан Вайда.

Гибель отца и принадлежность к АК не помешали Вайде стать режиссером еще при сталинизме. Это говорит не о мягкости режима, а о том, что Катынь ударила по слишком многим семьям, как слишком много было и сторонников АК: всех не пересажать. Но решающую роль в его карьере сыграло рабочее восстание осенью 1956-го: страну возглавил извлеченный из ГУЛАГа Владислав Гомулка. Он реабилитировал рядовых АК и дал интеллигенции почти свободу слова. Тогда-то и появился "Пепел и алмаз". Фильм, где герой Збигнева Цыбульского, "польского Джеймса Дина", по-ковбойски от бедра косил из трофейного автомата коммунистов, носил черные очки, знак "неразделенной любви к родине", и жег в стопках спирт, поминая погибших друзей, а празднование 9 Мая казалось шабашем приспособленцев и мародеров.

Цензура решила не выпускать за границу фильм, герой которого убивал секретаря райкома. В Венецию его тайком вывез шеф польского кино Ежи Левинский: его уволили, а фильм признали шедевром. Но не в СССР. В частности, в сборнике, посвященном борьбе с ревизионизмом в кино соцстран, официозный критик Ростислав Юренев обвинял Вайду в пересмотре итогов войны, реабилитации убийц из АК.

"Канал" же жестко критиковали за пессимизм и безнадежность. Как ни странно, потребовался конец "оттепели", чтобы "Пепел и алмаз" реабилитировали и купили для проката. Мачека теперь признавали трагическим героем, но при этом произносили ритуальные фразы о том, что он не понял правды истории, выбрал не тот лагерь, был "фанатичным и ограниченным" патриотом, а его вина "не искупалась смертью".

"Человека из мрамора", где юная документалистка пыталась реконструировать судьбу Матиуша Биркута, образцового ударника 1950-х, за один день уложившего 30 тысяч кирпичей, а потом, как выяснялось, угодившего в тюрьму и "пропавшего без вести" в мирной жизни, советская критика предпочла не замечать. В конце концов, речь шла о сталинских временах, которые польские и венгерские режиссеры показывали с немыслимой в СССР откровенностью. В Варшаве фильм шел в одном зале, зато в Канне получил премию ФИПРЕССИ. В СССР его припомнят Вайде в 1981-м, после каннского триумфа "Человека из железа".

Фильм продолжал сюжетную линию "Человека из мрамора", доводя ее до начала 1980-х: героем был теперь уже сын Биркута. Снова, как в "Пепле и алмазе" и "Земле обетованной", поляки стреляли в поляков. На экране войска расстреливали рабочие демонстрации 1970 года в Гданьске. А завершалась борьба героев с интригами госбезопасности апофеозом, в наши дни кажущимся плакатным: созданием "Солидарности" и свадьбой героев, свидетелями на которой выступали сам Лех Валенса и работница Анна Валентинович, из-за увольнения которой и начались забастовки летом 1980-го.

В октябре 1981-го журнал "Искусство кино" поместил огромную редакционную статью "Анджей Вайда: что дальше?". Она была не подписана, что придавало ей статус директивного документа, написанного с "горечью, недоумением и, мы вовсе не хотим скрывать этого, гневом", но и "жгучей тревогой за художника, сейчас как бы перечеркивающего, предающего аутодафе свое собственное славное прошлое". Режиссера подвергали выволочке, словно он был подотчетен советской власти. Объективность каннского золота ставилась под сомнение: кто-то "заказывал музыку" за кулисами фестиваля. Фильм грешил тем, что в нем не было "ни государства, ни партии", ни "образа жизни страны, забот и дел поляков — строителей, ученых, портовиков, студентов". По мнению журнала, зритель вполне мог вообразить, что дело происходит в Чили или Испании: ведь социалистическая армия не стреляет в рабочих.

Впрочем, о гданьском расстреле журнал упоминать не мог, как и развращать читателей пересказом сюжета. Приходилось ограничиваться абстрактными стонами. "На экране одно черное пятно. Провал в пустоту. В хаос. В сюрреалистический кошмар". "Расшатать устои социализма в стране и забрызгать грязью само слово "социализм" — вот тема, идейная сверхзадача, единственная цель "Человека из железа"". Особенно комично звучат упреки режиссеру в том, что приз ему вручал "Джеймс Бонд" Шон Коннери. "В том, что Вайде пришлось ощутить на своих ланитах жирный поцелуй этого господина... многие по справедливости усмотрели... возмездие, по заслугам настигшее маститого режиссера".

Надежды на то, что Вайда "исправится", были, конечно, чисто ритуального свойства. На Вайде был поставлен крест: его фильмы не демонстрировались, из фойе "Иллюзиона" изъяли его портрет. Впрочем, тогда табуировалось все, связанное с Польшей: закрыли даже безобидный телевизионный "Кабачок 13 стульев", где комические персонажи носили польские имена. После военного переворота, совершенного 13 декабря 1981 года генералом Войцехом Ярузельским, Вайда стал еще и эмигрантом, уехав на четыре года во Францию, где поставил "Дантона" (Danton, 1982), прозрачную метафору польских событий. Робеспьер напоминал на экране Ярузельского. Конечно, это была не такая безвозвратная эмиграция, как эмиграция советских режиссеров, но все же Вайда окончательно лишил себя шанса "искупить грехи".

Но в эти же годы литературовед Лев Аннинский в книге "Лесковское ожерелье" обстоятельно разобрал "Сибирскую леди Макбет" (Sibirska ledi Magbet, 1962) Вайды, ухитрившись не назвать режиссера по имени. Вайда настолько прочно вошел к тому времени в подсознание советской интеллигенции, боготворившей его со времен "Канала", что его имя даже не требовалось произносить вслух.

Эти чувства, впрочем, взаимны. Отмазывать Вайду от обвинений в "русофобии" так же нелепо, как требовать от него, чтобы он возлюбил "чекистов" или молчал о национальной трагедии. Скорее уж, он главный польский русофил. Еще в начале 1970-х Вайда ставил в "Современнике" антивоенную пьесу Дэвида Рейба "Как брат брату", в 2004-м — "Бесов", к которым не раз обращался во многих театрах мира. Экранизировал "Идиота", "Леди Макбет Мценского уезда" Николая Лескова, первым, еще в 1971-м — "Мастера и Маргариту". В "Пане Тадеуше" играл Сергей Шакуров, в "Катыни" — Сергей Гармаш. Да и Катынь Вайда называет трагедией не только польской, но и русской, и фильм замышлял изначально как совместную постановку. "Катынь" вряд ли выйдет в российский прокат? Не беда. В конце концов, это сороковой фильм Вайды, из них в СССР и России широко демонстрировалось хорошо если десять. Что не мешает режиссеру оставаться частью российской культуры в той же степени, что и польской.

Михаил Трофименков


Топонимическая операция "Хатынь"

За более чем 60 лет, прошедших после расстрела в Катыни, отношение советской, а затем и российской пропаганды к этим событиям менялось неоднократно.

Впервые извинения за массовый расстрел польских офицеров (среди них был отец режиссера Анджея Вайды) принес в 1990 году Михаил Горбачев. Примеру союзного президента последовал и президент российский. В августе 1993 года во время визита в Польшу Борис Ельцин возложил цветы к памятнику жертвам Катыни в Варшаве со словами: "Простите". Но времена изменились. На прошлой неделе первый вице-премьер Сергей Иванов, явно намекая на фильм Вайды, сказал: "Не секрет, что в последнее время в связи с подготовкой к празднованию Дня Победы, юбилеев Великой Отечественной войны, а также 200-летию победы России на Бородинском поле и 300-летию победы в Полтавском сражении в СМИ отдельных европейских государств, в первую очередь ближнего зарубежья и наших соседей, партнеров по СНГ, появляются материалы, искажающие историю, умаляющие роль России и Советского Союза в этих событиях... Мы должны с фактами в руках, спокойно и грамотно опровергать эти нападки".

Впрочем, сегодняшним поклонникам советского прошлого далеко до тех, кто эту историю вершил и писал своими руками. О том, как изящно советская пропаганда решала катынский вопрос, в своей книге "Д. С. П. Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х" рассказал филолог Гасан Гусейнов:

"Так, более тонкий случай, граничащий с попыткой исторической фальсификации,— попытка стереть из общественной памяти название города Катынь, близ которого в 1940 году спецчастями НКВД были расстреляны тысячи польских офицеров. Поскольку уже в ходе войны было неопровержимо доказано, что преступление совершено советскими карательными органами, а не немецкими оккупантами, советская сторона переключила общественное внимание на белорусское местечко Хатынь, сожженное гитлеровцами в 1943 году. Загадочным образом, однако, это переключение началось лишь спустя два десятилетия.

Так, ни во втором издании Большой советской энциклопедии, ни в Исторической энциклопедии статей о Хатыни нет. Только в 1969 году недалеко от Минска был открыт мемориальный комплекс, состоящий из нескольких памятников; в их названиях назойливо повторяется в разных формах название деревни ("Хатынский набат", "Дымы Хатыни" и т. д.). Вместе с тем обнаруженное немцами в 1943 году в Катыни захоронение польских офицеров объявлялось в советской пропаганде следом преступлений вермахта и вовсе не включалось в массовые официальные справочные издания. Это событие превосходило по политическим масштабам локальный эпизод и вызвало далеко идущие последствия для всей послевоенной Восточной Европы. Тем интереснее создание для Катыни отвлекающего имени-двойника.

Первое официальное упоминание катынского преступления в нормативном советском справочном издании начинается с сообщения не о расстреле польских офицеров в 1940 году, но о том, что "урочище Катынский лес в 1930-х гг. было местом массового захоронения советских граждан — жертв необоснованных репрессий". Никаких сведений о замалчивании на протяжении нескольких десятилетий обоих обстоятельств в небольшой энциклопедической статье не содержится.

Оставим в стороне реальные события в Катынском лесу (от преступлений должностных лиц в 1940 году до публикации сохранившихся секретных документов и передачи их польской стороне уже в постсоветскую эпоху) и обратим внимание лишь на методы организационно-пропагандистской работы советского руководства.

Доказывая 3 марта 1959 года тогдашнему первому секретарю ЦК КПСС Н. С. Хрущеву, что "представляется целесообразным уничтожить все учетные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции", председатель КГБ А. Шелепин прямо заявляет, что хранение такого огромного массива документов опасно для советского правительства, следует воспользоваться тем, говорит он, что общественное мнение за рубежом склонно видеть убийц в немецких оккупантах.

Вслед за уничтожением дел и началась топонимическая операция "Хатынь": одна из многих деревень, дотла сожженных в Белоруссии, вдруг — с начала 1960-х годов — стала символом--прикрытием собственных преступлений советского режима".

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...