Книги с Григоием Дашевским

Стивен Бут. "Танцуя с девственницами"

СПб.: Азбука-классика, 2008

В Британии, стране, где мистика и триллеры вроде бы не в моде, Стивен Бут — британский Стивен Кинг — автор признанный и успешный. Он каждый год получает какую-нибудь премию, регулярно обитает в пятерке лидеров продаж на сайте Amazon и вообще всячески оценен. И это притом, что он в жизни не вылезал из своего графства Ланкашир — там родился, вырос и пишет романы, а также заметки про дерби и локальную политику для газет The Guardian и Daily Express. Все его детективы — а их у Бута немало — разыгрываются в том же Ланкашире, в национальном Пик-парке, в местечке Дербишир, и в них обязательно находится место для локальной политики.

О том же Дербишире речь и в романе "Танцуя с девственницами", самом известном романе Бута. Неподалеку от Дербишира, прямо в глуши национального парка находится уникальный памятник культуры — девять очень старых камней, расположенных кругом и прозванных "камнями девственниц". И вот в середине девственного круга смотритель парка находит мертвую деву — она лежит в такой изящной позе, что кажется, что она танцует. За расследование берутся находящиеся в сложных личных отношениях полицейские Бен Купер и Диана Фрай, и начинается всякая ерунда: то еще одна девушка пропадет, то ее матери лицо изуродуют, то кто-нибудь с собой покончит. И во всем этом очень-очень сильно замешана полиция.

Все это отдаленным и приятным образом напоминает сериал "Твин Пикс": захватывающее течение жизни маленького городка, где неожиданно начинают происходить удивительные вещи, множество героев и их маленькие трагедии и любовные связи и, главное, мистика, физически обозначенная в романе Бута девятью камнями-девственницами. И даже имена и фамилии главных героев — у агента Купера в сериале была невидимая ассистентка-диктофон по имени Диана. Обидно только, что прелестная местечковость британских национальных парков непереводима на русский язык. Герои Бута прекрасные, живые, интересные, но неместные. Буту это никоим образом не в упрек, но создает некоторые препятствия для чтения.

Дэниэл Пайпс. "Заговор. Мания преследования в умах политиков"

М.: Новый хронограф, 2008

Конспирология у нас за последние годы превратилась в общий язык политики и культуры: в кино, в книгах, в политических заявлениях и комментариях — повсюду мы встречаем заговоры, подделку реальности, козни таинственных силовиков и "оранжевых" революционеров, деление людей на дурачков и посвященных. Она может быть как невинным развлечением, так и смертельно опасным безумием, но схемы и аксиомы у нее остаются общими. На русском языке есть множество книг, излагающих разные теории заговора — от "Протоколов сионских мудрецов" до "Новой хронологии" Фоменко,— и очень мало работ, которые бы их анализировали. Такой анализ можно найти в книге Дэниэла Пайпса "Заговор. Мания преследования в умах политиков". По-английски она вышла в 1997 году и успела стать почти классической; у нас ее давно цитируют и пересказывают, теперь сможем и прочесть.

Сын известного историка Ричарда Пайпса, Дэниэл Пайпс — один из виднейших американских специалистов по Ближнему Востоку. Книга "Заговор" выросла из его ближневосточных штудий: "изучая происхождение параноидных взглядов Насера, Хомейни, Саддама Хуссейна, я обнаружил, что нагнетание страха перед зловещими интригами врага изобретено не ими; по большей части эта тактика привнесена из европейских и американских источников". В "Заговоре" Пайпс попытался дать очерк возникновения и современного состояния теорий заговора.

Что есть в книге? Во-первых, краткое пособие по отличению подлинных заговоров от теорий заговора, от "бредней маргиналов". Пайпс предлагает следующие инструменты: здравый смысл, предпочитающий простые объяснения хитроумным козням; знание истории, в которой реальные заговоры чаще всего проваливались; и, главное, список характерных конспирологических аксиом: "видимость обманчива", "кто выиграл от события, тот его и подстроил" и т. п. Пайпс остроумно сравнивает конспирологию и порнографию: "Оба теневых литературных жанра стали востребованы приблизительно в одно и то же время, в 40-е гг. XVIII в. Эти произведения приходили к читателю полуподпольно и читались при спущенных шторах". Эта близость стала еще заметнее с приходом интернета, в котором и порнография, и конспирология переживают новый расцвет.

Во-вторых, краткая история конспирологии, с ее загадочно-постоянным вниманием к евреям и тайным обществам. Пайпс делит эту историю на три периода: период развития — до Великой Французской революции, когда место царей и Промысла как творцов истории заступили невидимые силы — абсолютный дух, классовая борьба, масоны и иллюминаты; период расцвета, от Венского конгресса до разгрома нацизма, когда конспирологи в лице Гитлера и Сталина чуть не захватили весь мир; и период "отступления на окраины", когда конспирологические настроения перемещаются в страны с еще неокрепшей демократией — то есть в третий и бывший второй мир. По третьему миру Пайпс настоящий специалист и сообщает множество неочевидных фактов: например, что "конспирацизм особенно расцвел в таких странах, как Филиппины, Иран и Гаити" или что в незападных странах конспирологи не вставляют своих козлов отпущения в западные схемы, а перенимают их целиком — и японцы, никогда не видавшие евреев, боятся сионских мудрецов.

В-третьих, рассуждения о том, почему именно евреи, масоны, британцы и американцы оказались главными героями конспирологии, а множеству других религий, организаций и империй роль злых гениев не досталась. По мнению Пайпса, тут дело в том, что эти четыре группы воспринимаются как разносчики модернизации (отсюда страх перед ними) и опираются не столько на грубую силу, сколько на идеалы (отсюда недоверие к ним).

Все это сопровождается пересказом множества чужих (и потому смешных) страхов — от черных вертолетов ООН, которых боятся американские правые, до ведущей к импотенции газировки, которой боятся афроамериканцы.

В общем, перед нами внятный и достаточно подробный анализ конспирологических схем в прошлом и настоящем. Но при чтении надо помнить, что Пайпс — консерватор, "ястреб", у которого перед глазами всегда стоит "внутренний враг" — левый профессор, растлевающий студентов антиамериканской пропагандой (Пайпс даже составлял черные списки таких профессоров). И эту книгу Пайпс написал с конкретной полемической задачей: доказать, что левые не лучше, а то и хуже правых; что ленинский "антиимпериализм" — такая же теория заговора, как нацистский антисемитизм; что именно левые распространили по всему миру конспирологическую заразу; и что левые конспирологи принесли миру больше страданий, чем правые. И за всеми его рассуждениями об объективных различиях между подлинными и мнимыми заговорами слышится голос, говорящий: "решать, где правда, а где выдумка, будут не темные маргиналы, а мы — те, у кого власть и знание". Верить этому голосу или нет — дело читателя.

Гриша Брускин. "Прямые и косвенные дополнения"

М.: Новое литературное обозрение, 2008

До 2001 года писателя Гриши Брускина не существовало, а был только художник Брускин, живший в Нью-Йорке и очень успешно продававшийся за рубежом. Затем Брускин сел собирать свои записки и выписки, чтобы составить из них мемуарную книгу, и составил нечто странное — практически коллекцию бумажных обрывков. На каждой страничке по анекдоту с участием известных действующих лиц арт-тусовки, стишку или умной мысли. В литературном мире книгу всячески приветствовали, хвалили, читали и даже покупали, а поэт и художник Дмитрий Пригов посвятил Брускину хвалебную песнь в журнале "Знамя": "Вдруг взялся новый писатель, и уже надо с ним считаться" и особенно воспел коллажный принцип строения текста — "как у того же Довлатова".

"Прямые и косвенные дополнения" уже четвертая книга Брускина. Все четыре выстраиваются в эпопею, объединенную действующими лицами и коллажным принципом построения текста — тут стишок, там смешная история про русских в Нью-Йорке: "В ноябре прошлого года пала Берлинская стена. Помню, одна американка меня поздравила — она думала, что Берлинская стена проходит через Красную площадь". Заканчивается все апокалиптическим текстом "Ultimo" со страшным финалом: "Как долго будет длиться это безумие? Всегда". И очень много белого пространства — Брускин легко, по-рубинштейновски щедро может выделять целую страницу под одно слово.

Байки Брускина в общем-то чрезвычайно увлекательны, но здесь интереснее другое. В этой книге постоянно присутствует Дмитрий Александрович Пригов — его фотографии, ему посвящение, "Дружеское послание" Пригову, планировавшееся еще до смерти поэта, и три "Дружеских послания художнику и сочинителю Григорию Давыдовичу Брускину о вербальной деятельности последнего" от самого Пригова. Перекличка с Приговым возникает почти естественно: он тоже художник, совмещавший визуальное с вербальным, а также друг Брускина и постоянный ценитель его работ. Но тем очевиднее, что здесь мы имеем дело с историей, в которой смерть Пригова поставила очень четкую точку. Что придает книге Брускина некоторую печальную завершенность.