Концерт старинная музыка
В Москве дал концерт Амстердамский барочный оркестр под управлением Тона Копмана — один из самых знаменитых и самых уважаемых во всем мире коллективов "старинного" профиля. Долгожданные гости исполнили в Большом зале консерватории ораторию Георга Филиппа Телемана "Воскресение и вознесение Иисуса" и баховскую кантату "Ich hatte viel Bekuemerniss" (BWV 21). Их слушал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Еще лет 12-15 назад перспектива услышать Тона Копмана вживую в Москве казалась лишь немногим более реалистичной (и почти столь же ценной), чем возможность, скажем, запросто пообщаться с самим Бахом. Судя по переполненному Большому залу консерватории, интерес публики к почтенному голландскому маэстро за это время уж точно не уменьшился.
Он один из немногих музыкантов, чье имя уже десятилетиями (как дирижер он начинал еще в конце 60-х) в первую очередь вспоминается, когда речь заходит о пресловутом аутентизме, то есть принципиальном стремлении исполнять старинную музыку так, как она могла звучать в XVII-XVIII веках. Когда-то бывшее кружком по интересам аутентичное исполнительство нынче мощная индустрия — хотя не все из армии нынешних "барочников", использующих уже наработанные приемы и подходы своей школы, способны превращать концерты в живой и очевидный аргумент: судите, мол, сами, разве не лучше звучит старая музыка именно в таком виде?
По большому счету революционных откровений уже мало кто ждет. Значительная часть публики и так представляет себе в общих чертах отличие "аутентичного" Баха от "академического". Жильные струны, духовые инструменты старинной конструкции (без позднейших усовершенствований), тонкость и камерность звука, более низкий строй. Дама в соседнем кресле, когда оркестр настраивался, достала из сумочки камертон, послушала его и удовлетворенно кивнула головой: да, ровно на полтона. Все так, как обещали.
Идеологические противники часто упрекают аутентистов как раз за формализм и за фетишистское отношение к частностям вроде жильных струн. Дескать, если загипнотизировать слушателя всеми этими премудростями и держаться на сцене с подобающим антикварным апломбом — то, глядишь, какой-нибудь заслуженно забытый композитор XVIII века и впрямь прозвучит свежо и интересно; но что ж теперь, только всем этим забытым добром и пробавляться?
Ответом на все эти недоумения, среди прочего, и показался концерт Амстердамского барочного оркестра и хора (именно так: при оркестрах такой специализации часто существует свой собственный хор) вместе с пятью европейскими певцами-солистами: немецким сопрано Беттиной Пан, сопрано из Голландии Франсин ван дер Хайден, польским меццо Богной Бартош, молодым немецким тенором Тильманом Лихди и знаменитым немецким же басом Клаусом Мертенсом.
Во-первых, жилы жилами, но такое качество игры само по себе и в обычном камерном оркестре с надежным современным инструментарием было бы из ряда вон выходящим; тем паче тут, когда каждая фраза, каждая интонация деликатно вырисована с полной непринужденностью, но и с максимальной отчетливостью. Для Амстердамского барочного оркестра, казалось, в музыке Баха и Телемана не было вообще ничего несущественного, не стоящего самого пристального внимания. Впечатляет даже не столько это, сколько цельность и полнота возникающего результата. Вроде и музыкантов немного (скрипок всего семь, например), и хор звучит легко, и солисты поют без оперной густоты в голосе, и все сосредоточенно трудятся над каждой деталью. На выходе, однако, не сумма более или менее красиво сделанных мелочей, а стройное, безукоризненно выстроенное и обаятельное целое.
Выделять в нем отдельные детали как особо удачные даже как-то неловко. Ну да, были изумительные гобойные соло; ну да, вероятно, без тенора Тильмана Лихди и баса Клауса Мертенса оратория Телемана и кантата Баха все-таки прозвучали бы куда менее эффектно — но все это эпизоды, встроенные в общую картину и корректно, и тактично.
При всем том контраст между самой музыкой Телемана и Баха оказался ощутимым именно что резко. Оратория "Воскресение и вознесение Христа" подкупала вдохновенной драматургической трактовкой евангельского сюжета, типично телемановскими изяществом и грациозностью, мелодическим богатством и много чем еще; исполнители, казалось, изо всех сил старались убедить слушателя в абсолютном великолепии этой музыки, и это им почти удавалось. По крайней мере до первых нот кантаты BVW 21: ее арии, ансамбли и хоры прозвучали с такой мерой концентрации, выразительности и глубины, что даже мастерски исполненная музыка Телемана показалась порядком поверхностной.