Выставка графика
В галерее искусств на Пречистенке Зураба Церетели открылась выставка Александра Лабаса. На ней больше ста работ мастера из собрания семьи художника, которые раньше не демонстрировались. Александру Лабасу завидовал на выставке ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
"Главного" Александра Лабаса, художника группы ОСТ, мастера 20-30-х годов, работы которого в Третьяковке и в Русском музее, на выставке нет. Самая ранняя из работ там 1933 года, но довоенных вообще не больше десятка, а в основном 60-70-е и даже 80-е годы (он умер в 1983-м). Это камерная графика, и хотя выставка достаточно представительна — три больших зала, она производит впечатление почти семейного альбома. Автопортреты, портреты жен, сына, внучек, виды из окна, виды пляжей в Крыму и в Дзинтари, в домах творчества или на подмосковных дачах. Но эта камерность, пожалуй, даже добавляет ей очарования.
У Александра Лабаса есть такая картина — "Метро". Снизу вверх, за горизонт какой-то радугой уходит эскалатор, а по нему туда в небеса движутся люди. Очень такие тонкие, несколько даже бестелесные, довольно ярко, пестро одетые, явно счастливые. И ехать им очень нравится, и вверху их ожидает какой-то праздник. Я ехал с выставки Лабаса на метро, смотрел на этот эскалатор и недоумевал, как это так. Мокрая, усталая толпа людей, одетая все больше в черное, серое. Тусклые лица, равнодушные, ровно их на убой везут. Мы с ним одно и то же видим, одну и ту же станцию, один и тот же эскалатор, только я — в очень сытом, излишне благополучном городе Москве 2008 года, а он — в 1935 году, когда большой террор еще не начался, но борьба с формалистами — Лабасом, Тышлером и Древиным — уже шла вовсю. У него — счастье. Откуда?
У него постоянно счастье. Вот идешь по бульвару, люди все те же, беда у них какая-то, машины бесконечно стоят в пробке, на лавочках под пленками целлофана сыреют бомжи. Представьте себе мысленно, что получится, если всех этих людей еще вдобавок переодеть в сталинское, а Mercedes и BMW поменять на изделия советского автопрома. Ведь совсем чернуха получится. Лабас переодевает, и вдруг в мужчинах, в этих широких штанах, двубортных пиджаках и шляпах на узких, подвижных фигурах появляется какой-то странный лоск, щегольство, а в женщинах — прямо парижский шик беззаботности. А машины... Вообще, много художников ХХ века раздумывали, на что бы могли быть похожи машины, и у них неприятное получалось — нашествие роботов, апокалипсис. У Лабаса машины длинные-длинные, яркие, разве что не розовые с салатными полосками. И это советские членовозы с мигалками! Я бы сказал, что поток машин у него напоминает дефиле экзотических рыбок в Красном море, когда они плывут и плывут, а ты глаз оторвать не можешь, и хочется еще и еще.
Лабас в 20-е годы — человек, страшно увлеченный техникой, причем в несколько специфическом смысле. Я бы сказал, что-то такое в стиле Циолковского, когда человечество в процессе технического прогресса научается преобразовывать себя в энергию, возникают особые "лучистые люди", которые потом сливаются в единый световой сгусток благого Сверхразума, начинающего свое путешествие по галактикам. Поэтому появление цепеллина над Москвой — это не просто так, а ступень на пути превращения граждан в ангелов. Так что это как бы не вполне люди у него ходят по городу. Представьте себе фланирующую по бульвару с мороженым и цветочками, кокетничающую, отдыхающую толпу ангелов. Вот примерно так у него получалось — именно в силу того, что по городу уже ездят автомобили.
В 20-е годы и даже в начале 30-х увидеть так людей было еще более или менее возможно, но к концу 30-х, я думаю, уже всем стало ясно, что с ангелами дело как-то не задалось. Работы 40-х, за исключением пейзажей и нескольких зарисовок городской жизни Ташкента, на выставке практически не представлены. Правда, есть два эскиза картины, посвященной взрыву атомной бомбы в Хиросиме. Тема была явно не лабасовская, энергия и свет у него никак не могли ассоциироваться с гибелью и разрушением, на картине появляются некие тени, преобразующиеся в лучистую энергию с удивленным выражением лица, так, будто это пошло не совсем так, как планировалось.
Но вот вещи 60-х в этом смысле изумительны. Все выглядит так, будто эти ангелические, эльфийские создания 30-х размножились и вот их дети, еще, если это возможно, чище, возвышеннее, изысканнее и при этом моднее, раскованнее, современнее, вдруг пришли к нему в гости. Причем это его близкие люди — сын, друзья сына, молодые художники, критики. Это поразительно, до какой степени поколение наших родителей выглядело в глазах наших дедов реинкарнацией тех, кто делал революцию и жил в 20-е. Как-то им показалось, что вот эти революционные деятели превратились в биологов, физиков, музыкантов 60-х, с такими же удлиненными пропорциями тел, тонкими улыбчивыми лицами, бестелесной, летящей походкой.
Александр Лабас был коммунистом и до конца жизни не осознал сомнительности коммунистического эксперимента. Ему казалось: ангелы — новые, модные — уже стучатся в двери. В том молодом поколении, которое он живописал, он не увидел скепсиса, разочарования в самой возможности превращения людей в возвышенные создания посредством ГУЛАГа и Хиросимы.
За ним была своя правда. Скажем, его брат, пианист, пошел воевать в гражданскую войну, стал комбригом, потом его расстреляли в 1937-м. Он был из тех, кто в советских комбригах видит пианистов или жертв, но не палачей. Да и само это новое поколение почему-то вначале утверждало, что "все равно паду на той, на той единственной гражданской". Наверное, если бы мы встретились с ним сегодня, он бы выгнал меня вон как врага, и было бы за что. Но его возвышенным идеализмом трудно не проникнуться, а если даже удастся удержать дистанцию — трудно не позавидовать его судьбе. К нему пришли те, кого он ждал. Ну представьте себе — сегодня, нет, не сегодня, а через 15 лет к вам вдруг приходят дети тех, кто свергал советскую власть в 91-м году, и они ровно такие же и такими же звенящими от счастья голосами говорят о свободе слова и запрете правящей партии. Это даже дико. Но если это хорошо себе представить, то, вероятно, в этом можно найти какое-то упоительное счастье. А если не получается — сходите на выставку Лабаса. Она передает это ощущение.