Этот мальчик похож на смерч, такой хаос он создает везде, где появится. Четырехлетний Вадик Загидуллин с шумом носится по квартире, а когда устает, то прыгает с маминых рук на папины. Заводной мальчик. Ему недолго осталось прыгать: у него врожденная аномалия развития позвоночника и деформация ребер. Владик растет, аномалия развивается. К совершеннолетию дети с таким диагнозом становятся малоподвижными инвалидами со скрюченным телом и больным сердцем. Спасать Владика нужно сейчас. Но родителям, медсестре и плотнику, самим никогда не собрать 1 млн рублей на имплантат.
— Вот ты чего больше всего на свете хочешь? — спрашиваю я Владика. Я стою на кухне небольшой квартиры на окраине Екатеринбурга, а мальчик носится вокруг меня. Подвижный, как капля ртути, Владик вдруг останавливается и очень серьезно задумывается.
— Хочу быть высоким! Большим хочу быть! — говорит он.
— Ростом вот с этот холодильник? — киваю я на самый высокий предмет на кухне.
— Ага! — радостно соглашается Вадим.
Я беру его на руки и поднимаю вверх. "Вот таким?" — уточняю я. Он улыбается во весь рот и кивает.
Этот щуплый, но очень шустрый мальчик на больного похож меньше всего. Он десяти секунд на месте усидеть не может: носится по комнате, прыгает с маминых колен на папины. А потом усаживается за игровую приставку и на полном серьезе рассказывает мне, что возникший на экране монитора крылатый лев — это на самом деле существующее животное и что он, Владик, видел его в окно не далее как за день до моего приезда.
Дела у Владика серьезные. Он родился с врожденной аномалией позвоночника и сросшимися ребрами с левой стороны. Когда его мама Оксана показала мне рентгеновский снимок, я сначала просто не поверил, что такое вообще возможно. Грудная клетка — деформированная. Правая ее часть ничем не отличается от такой же у здорового ребенка. А слева вместо ребер фактически сплошное пространство.
Как следствие сколиоз у Владика прогрессировал с каждым сантиметром, на который он вырастал. С самого раннего детства. Чем больше будет прогрессировать сколиоз, тем труднее мальчику будет дышать, тем меньше он будет двигаться, потому что его сердцу и левому легкому крепко достанется. Когда Владик достигнет совершеннолетия и рост остановится, он станет инвалидом без малейших шансов на выздоровление. Ему очень повезет, если он сможет просто ходить. Счастье Владика в том, что уже существует технология спасения и еще есть время все исправить. Несчастье Владика в том, что счет времени идет на уже месяцы и нет денег на имплантат.
Я оставляю Владика рассказывать папе Наилю алфавит и иду с Оксаной на кухню. Она говорит, что медсестрой и плотником они с мужем зарабатывают смешные даже по екатеринбургским меркам деньги. Оксана могла бы и не говорить этого. Ее однокомнатная квартира расположена в двухэтажном домике барачного типа с затопленным подвалом. Люди с хорошим достатком в таких домах не живут. "Хорошо, что хоть это есть,— говорит Оксана, потом добавляет: — Я детдомовская, я знаю, что такое расти без родителей. Вы даже не представляете, насколько четко я представляла, что нужно дать сыну, когда он родится. Но он родился, и оказалось, что дать ему нужно гораздо больше". "И я это сделаю",— добавляет она после паузы.
Две операции в Новосибирском НИИТО Владик уже перенес. Родители залезли в долги, но собрали на эти операции 33 тыс. рублей. "Я тогда поняла, что у нас растет настоящий мужчина",— рассказывает мне Оксана, потому что она видела, как Владик скрипел зубами, но терпел боль, почти не плакал и никому не жаловался. "Даже хирурги из других отделений ходили смотреть на Владика",— говорит мне Оксана, она гордится своим малышом. Но нужного результата операции не дали: у новосибирцев тогда не было технологии, чтобы справиться с такой сложной деформацией.
Теперь технология есть, немецкие врачи готовы предоставить инструментарий, дело за покупкой имплантата, который стоит чуть больше одного миллиона рублей. Даже если родители Владика продадут все, что у них есть,— этого будет катастрофически мало. Они и те заемные 33 тыс. рублей еле вернули. А врачи настаивают, чтобы операция прошла как можно скорее. В идеале — уже в самом начале апреля.
Владику эти разговоры слушать скучно. Он уводит меня с кухни в комнату, сажает к игровой приставке. На экране появляется бегемот и три варианта ответа, где он живет: Южная Америка, Африка и Азия. "В Америке!" — настаивает Владик. "Может быть, есть смысл подумать еще?" — спрашиваю я. Малыш нажимает на кнопку, механический голос из приставки предлагает подумать еще, но Владику уже не до того. "Хотите, покажу, как я быстро бегаю на четвереньках?" — предлагает он. Моего согласия и не требуется. Владик скачет на четвереньках, потом вручает неизвестно откуда взявшийся фотоальбом со своими фотографиями. Он на этих снимках чистый ангел, задумчивый и тихий, но я-то уже знаю, что это обманчивое впечатление.
Перестав скакать, он запрыгивает ко мне на колени. Я его щекочу, он хохочет и довольный собой отправляется к родителям.
А я сижу и думаю: милый, ведь если ничего не сделать, тебя же такого совсем ненадолго хватит. Мне кажется, что это огромная несправедливость. Исправить которую одной только родительской любовью скоро будет уже невозможно.