Выставка полиграфия
В Третьяковской галерее на Крымском валу открылась выставка ""Золотое Руно". 1906-1909. У истоков русского авангарда". Она посвящена легендарному журналу, ставшему одним из символов отечественного Серебряного века — и оказавшему, в частности, немалое влияние на художественную жизнь. Выставку, подготовленную куратором Идой Гофман и проходящую при поддержке ИФД "Капиталъ", смотрел СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Это был чудо что за журнал — еще не было в истории отечественной прессы издания, которое таким вот образом парило, с одной стороны, в разреженной атмосфере серьезнейших литературно-художественных проблем, а с другой — презентовало себя как предмет очевиднейшей роскоши. И то, и другое вполне отвечало прихоти издателя "Золотого Руна" Николая Рябушинского. Собственно, "Руно" теперь смотрится еще и памятником ему — эксцентричным до умопомрачения, но все же странно уместным: такова была и меценатская деятельность Рябушинского.
Знаменитые меценаты вызывали у современников самые разные чувства, но чувства самые, что называется, смешанные достались Николаю Рябушинскому. В сущности, человек немало лет и несусветно много денег потратил на то, чтобы откреститься от реноме кутящего купца-миллионщика,— но реноме его то и дело догоняло. Остальные наследники промышленной империи Рябушинских к образу жизни родственника-мота относились без симпатии (и даже хлопотали об установлении опеки). Широкая общественность смаковала сплетни о кутежах на вилле мецената: если им верить, стены этой виллы, называвшейся "Черный лебедь", постоянно видели нечто такое, что своим размахом и изобретательностью могло бы пристыдить самые яркие страницы "Искушения св. Антония" Флобера.
Литераторы и художники феерической расточительности Рябушинского отдавали должное, но за спиной у него безжалостно пересмеивались: купчик подался в эстеты, ха-ха. Тем более что он в литературно-художественной жизни застенчиво пытался участвовать и сам. Успешность этих попыток легко себе вообразить, ознакомившись с его самым известным поэтическим опытом: "...Она цветет, / как пруд цветет, / когда трава со дна встает. / Она лежит, / как сторожит, / обнажена и вся дрожит".
Впрочем, на страницах "Золотого Руна" появлялись только тексты куда более серьезного качества. За четыре года существования журнала с ним успели посотрудничать Валерий Брюсов и Дмитрий Мережковский, Андрей Белый и Константин Бальмонт, Александр Блок и Вячеслав Иванов, Федор Сологуб и Михаил Кузмин — весь цвет литературы 1900-х. Журнал "Мир искусства" уже не выходил, "Аполлон" еще не появился; в этой ситуации влиятельность "Золотого Руна" автоматически была весьма высока (хотя это обстоятельство и не спасало редакцию от скандалов и перетрясок, связанных с идейными расхождениями). А уж в том, что касается искусства, влияние "Золотого Руна" подавно затмевало многие другие издания начала ХХ века — и это несмотря на всего четыре года существования.
К столетию одного выставочного начинания журнала — "Салона "Золотого Руна"" — и приурочена нынешняя выставка в ГТГ. Начинание было во многом этапное: в Москву привезли тогда отборную французскую живопись от Дега до Матисса, которая только-только входила в моду среди передовых коллекционеров. А через год журнал устроил еще одну "французскую" выставку, на сей раз вовсе пожертвовав импрессионистами в пользу новейших течений — вплоть до кубистов. А раньше была выставка "Голубая роза", а еще с журналом сотрудничали "мирискусники", а еще он писал, например, про древнерусское искусство, Алексея Венецианова и Александра Иванова.
Идея собрать все искусство, на которое журнал "Золотое Руно" обращал внимание читателей, кажется утопической — и тем не менее именно она в выставочной концепции взята за основу. Чуть-чуть Врубеля — его работы были опубликованы в первом номере "Руна", а в последнем номере был помещен некролог. Чуть-чуть Бенуа, Бакста, Сомова, Борисова-Мусатова. Немного Александра Иванова, Венецианова и икон, тоже щепотки. Все это — в основном по стенам выставочного зала, а посередине — ряды стендов с французской живописью и с художниками круга "Голубой розы" и "Бубнового валета".
Как структурированная хроника четырех лет жизни журнала все это работает слабовато, сводясь, скорее, к повторяющемуся "а еще, а еще", в котором больше отрывистой и несколько мелочной фактологии, чем художественных впечатлений. Как оммаж конкретно "Салону "Золотого Руна"" — тоже. Одолженная из ГМИИ французская живопись богата на громкие имена (Гоген, Дерен, Сезанн, Валлотон, Редон, ван Донген), но воссоздавать каталог "Салона" столетней давности этот раздел не стремится — да и работы показаны не всегда эталонные для тех или иных художников. Развешанные напротив них полотна Сапунова, Кончаловского, Сарьяна, Машкова, Гончаровой и Ларионова явно призваны указать на обещанные в названии выставки истоки русского авангарда — и указывают, хотя конкретной увязки с деятельностью "Золотого Руна" не сыщешь и тут. Добро бы еще существовал отчетливый "круг "Золотого Руна"", в pendant к "Миру искусства",— но его не было, вернее, он был чересчур обширен и аморфен. В смысле щедрости и пестроты перечня звучных имен выставка действительно выглядит комментирующим напоминанием о трудах и днях "Золотого Руна"; но с точки зрения цельного художественного впечатления сильно уступает самому журналу, сегодня воспринимающемуся как самостоятельное произведение искусства.