С украинского на русский перевели книгу воспоминаний и рассуждений Сергея Жадана "Anarchy in the UKR" (заголовок на одну букву отличается от названия песни "Anarchy in the UK" группы Sex Pistols). Имя Жадана принято связывать, с одной стороны, с возрождением украинской словесности, а с другой — с анархизмом и постпанком. Анна Наринская пришла к выводу, что поэт он все же больше, чем анархист.
"Никогда не интересуйся политикой, не читай газет, не слушай радио, выбей кинескоп из своего ТВ, не подключайся к сети, не ходи на выборы, не поддерживай демократию, не принимай участия в митингах, не вступай в партии, не продавай свой голос социал-демократам, не ввязывайся в дискуссии о парламенте, не говори про президента — "мой президент", не поддерживай правых, не подписывай ни одной петиции к президенту — это не твой президент, не маши рукой губернатору, если встретишь его на улице, тем более — ты его там не встретишь..." И так далее в том же духе еще страницы три. Этот текст Сергея Жадана включен в его книжку "Anarchy in the UKR" в виде главы под названием "Левый марш", но до этого он, похоже, существовал как отдельное эссе — во всяком случае, я его в таком виде встречала в интернете. Текст этого "марша" обладает редким на сегодняшний день достоинством — четкостью. Там прямо и безапелляционно сказано, что надо (то есть чего не надо) делать, и вообще членораздельно сформулирована позиция: "Не поддерживай национальное возрождение — первым они повесят тебя — ты их враг, ты их еврей и гомосексуалист, ты их фашист и большевик, ты им мешаешь заниматься политикой, организовывать предоплату, поднимать рейтинги на телевидении, мешаешь им нае... себя".
Чеканность этого политического/антиполитического посыла вообще-то контрастирует с общей расслабленностью текста "Anarchy in the UKR", представляющего собой ряд воспоминаний-зарисовок-размышлений, медленно перетекающих одно в другое и наполненных "сентябрьскими полями, из которых вытекало тепло, как из зарезанного животного вытекает кровь", и конечно, трассой, трассой — обставленной вдоль автобусными остановками, "запачканными спермой" и опять же кровью. Вся эта концентрированная и женственная образность могла бы превратиться в манерность, но Жадан все-таки поэт, он чувствует грань, так что это у него — такой вот способ изложения. Часто вполне прекрасный ("Они расходятся по домам, падают навзничь, и, засыпая, смотрят на небо. Небо в это время лежит на животе и, точно так же засыпая, смотрит на них"), но утомительный. Все эти красоты, эти "долгие, как блюзы, летние вечера" замулявливают собственно мысль и смысл.
И выходит, что при всех своих достоинствах "Anarchy in the UKR" оставляет впечатление неоправданных ожиданий. Жадан, разумеется, имеет право написать какую хочет книжку — и ностальгическую в том числе, но нам так хочется, чтобы нам наконец-то что-нибудь сказали. Даже про те же восьмидесятые, про которые вроде бы кто только уже не высказался. Жадан начинает свою "Анархию" с раздела "Мои восьмидесятые", и оказывается, что эти его восьмидесятые — теплые детские воспоминания. Конечно, у человека, родившегося в 1974-м, воспоминания про восьмидесятые годы никакими другими быть и не могут, а Жадан к тому же никаких других и не хочет, но, казалась бы, назови тогда "Детство, отрочество" или еще как-нибудь остроумно и рассказывай себе про то, как играл в футбол под началом спивающегося тренера, про то, как другой алкоголик — не тренер — привязал свою собаку боксера к двери почтового отделения и милиционер несчастного пса застрелил, про то, как пиво наливали в полиэтиленовый пакет,— в общем, рассказывай про это все, но только при чем здесь восьмидесятые? Это просто его юность (то есть детскость) и его свежесть, пришедшиеся на это вот десятилетие.
Ну и даже бог с ней, с этой невинной подменой, которую при желании и хорошем отношении к Сергею Жадану можно счесть за прием. У вас, мол, сдыхающий "совок", нарождающаяся перестройка, незалежность и прочее, а "все мои восьмидесятые — это сплошное застолье — если не поминки, то свадьба, если не ожинки, то День Конституции". Но усталость накопилась. Нет сил больше слушать, а особенно читать про какие-то случаи из жизни, почти всегда реальные — почему-то важно, чтобы именно реальные,— иллюстрирующие то или это, оказывающиеся символом времени, передающие его настроение. Мы зачем-то должны узнавать про какого-то монаха-расстригу, ставшего на короткое время гуру харьковских толкиенистов, но дискредитировавшего себя, обкакавшись в лифте. Нам зачем-то рассказывают про то, как друга Игорька не пустили в Театр оперы и балета, потому что он был одет в старую белую майку и длинный кожаный плащ. То есть это все очень обаятельно, и даже зависть берет, как люди жили: курили с другом Геликоптером траву за памятником Ильичу. Только сколько такого за последние годы написано — лучше, хуже, тем, этим. Зачем быть панком и анархистом, чтобы все это писать?
Может, правда надо быть поэтом. Нет, не для того, чтобы воспеть "наполненный пылью и запахом молочая воздух", а для того, чтобы сказать: "Демократия ссучилась, парламент ссучился! Президент — сука! Какое возрождение?!! Суки!!!" Не шучу.