В Северной столице показывают выставку голландского фотографа Антона Корбайна — фотографа всех поп-звезд от Depeche Mode до Боно. АННА МАТВЕЕВА любовалась пантеоном современных идолов, но отказала фотографу в звании философа.
Господина Корбайна уже показывали два года назад в петербургском Строгановском дворце, и по сравнению с той выставкой нынешняя изрядно расширена по составу и по концепции. Однако больше — не значит лучше. На той, первой, выставке Антон Корбайн представал тем, кем он, собственно, является: музыкальным фотографом, автором имиджевых фотографий для постеров, обложек CD и первых полос журналов. Там на фотографиях был весь эмтивишный пантеон в парадном виде, а во главе его — сам Корбайн, как крупный специалист по наведению этого самого парадного вида, как создатель стиля. На нынешней выставке в Манеже добавились его эксперименты с техниками печати и серия автопортретов. Все это должно представлять Антона Корбайна как самостоятельного фотохудожника, мыслителя от фотографии, который лишь по свойственной всем глубокомысленным людям рассеянности то и дело допускает в объектив поп-идолов вроде Мика Джаггера или Бой Джорджа. Получилось, признаться, не очень.
На выставке "философия" висит на боковых стенах, а в центре выгорожено каре из выставочных стендов, и на нем — "те самые" звездные фотографии из двух больших корбайновских альбомов: "Famouz" и "Star Trek". Несмотря на разные годы съемки, все они смотрятся на одном дыхании, единой серией: одинаковый квадратный формат, одинаковые "фирменные" свойства корбайновской фотографии: жесткая графичность, глубокий бархатный черный цвет, "переконтращенные" отпечатки, иногда почти приближающие снимки к некогда модным вырезным силуэтам, и очень заметное "зерно". Все эти фотографии успели побывать и на обложках, и на афишах, и вообще стали частью сценического образа своих героев. Фотографии красавца Дэвида Бирна (острого, как бритва, врезавшаяся в сиденье тяжелого толстокожего кресла), Уиллема Дефо (напряженного в боксерской стойке и оскалившегося в широкой вампирской улыбке) — наверняка лучшие снимки этих звезд за всю их жизнь.
Антон Корбайн умеет огранить каждое лицо, как бриллиант: вот Жерар Депардье курит, пуская дым прямо в камеру, и уж так курит — кто еще может настолько героически и романтически курить? Йоджи Ямамото закатил глаза и загадочно глядит вверх. Курт Кобейн что-то кричит, задрав рубашку на тощем животе. Ванесса Паради не то испуганно, не то угрожающе смотрит в объектив. Клинт Иствуд с фирменным прищуром тычет в объектив пальцем на манер плаката "Ты записался добровольцем?". Брайан Адамс позирует среди длинных и страшных черепов какого-то очень крупного рогатого скота. Depeche Mode глядят в камеру — все, кроме одного, занятого объятиями с полностью голой поклонницей. Салман Рушди в черных очках абсолютно спокоен и непробиваем. Би Би Кинг хохочет, обнажая десны. Брайан Ино подсвечен (а снимок пересвечен) настолько драматично, что остается только растущий из белого фона контрастный черный торс, выпученные глаза и руки, сжимающие два компакт-диска. Лу Рид расслабленно улыбается, а Георг Базелиц, конечно, стоит на голове вверх ногами, как герои его картин.
Корбайн совершенно оправданно издает эти фотографии альбомами: они — летопись поп-музыкальной истории с конца 1970-х до середины 1990-х, и они — свидетельство резкого и в то же время меланхоличного стиля, который сросся с имиджем многих музыкантов (взять хоть тех же Depeche Mode, не говоря уже о U2, у которых Корбайн — официальный и бессменный фотограф).
Но вот вокруг все гораздо хуже. Слева "33 натюрморта": серия очень больших (метр на полтора, не чих собачий) фотографий в истошно-синем тоне — на самом деле они черно-белые, распечатанные на цветной бумаге. На них случайные, любительские сюжеты (и так же случайно в них попадают Бьорк или Катрин Денев). Качество печати нарочито плохое, все расползается в крупные синие пиксели, и большой формат смотрится беспомощно: ни композиции, ни концепции не хватает, чтобы "держать" и оправдывать полутораспальный размер отпечатков. Сам Корбайн говорит, что печать аналоговая, в одной из лучших фотомастерских мира, что он пытался подражать стилю папарацци, и вообще, что все, что плохо, плохо намеренно, — но на деле это намерение не прочитывается. Прочитывается отношение к большому формату как к кетчупу, свойственное многим начинающим фотографам: мол, с ним что угодно можно съесть, любую ерунду разгони до размеров одеяла — и будет круто. Увы, не очень. Справа висит серия автопортретов "a.somebody", которая почему-то считается переломной и философской. Выглядит она зеркальным отражением "левых" натюрмортов: портреты и портреты, неоправданно большой размер и недостаток того, "что хотел сказать художник".
Выставка в Манеже наконец-то четко показала, кто есть кто. Попытки сделать из Антона Корбайна художника-философа оказались делом неблагодарным. Он фотограф узкого профиля, прекрасно умеющий из любого музыкального или актерского лица сделать обложку или постер. Тут у него есть и техника, и изобретательность, и мастерство. И не надо пытаться приписать ему большее.