Выставка раритеты
В Музее архитектуры (МУАР) открылась выставка "Pax Romana", отчет о путешествии по римской античности в Азии и Африке архитектора Максима Атаянца. На выставке побывал ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН
Если бы МУАР был раз в десять больше, то выставка Максима Атаянца должна была бы всегда висеть там в первых залах под названием "Архитектура античного Рима". Я имею в виду не только материал, а качество выставки. Это исключительно добротная, насыщенная, подробная музейная экспозиция. Больше 40 городов, Алжир, Марокко, Ливия, Ливан, Тунис, Сирия, Иордания, 240 больших фотографий, 40 рисунков. В этом есть некая ненормальная монументальность — удивляешься тому, что это сделал один человек и сегодня. Кажется, что материалы доставлены как минимум двумя разными путешественниками с промежутком в 150 лет. Рисунки Максима Атаянца продолжают традицию путевых заметок выпускников Академии художеств XVII-XIX веков, и до такой степени аутентичны, что их трудно датировать временем позднее 1930 года. Фотографии, напротив, продвинутые в техническом отношении изделия, которые можно сделать только цифровиком последнего поколения с немереной матрицей.
С образом давно созданного музея перекликается и способ подачи материала — все названия городов и стран даны в старой, античной редакции, карты и планы отсутствуют. Достаточно пленительная фотография фиксирует статую у стены и лестницу в стене, идущую куда-то вверх,— это "Лициниевы термы в Тугге". С некоторым усилием из каталога (роскошного) вы можете узнать, что Тугга находится в Проконсульской Африке — и это все. Сегодня общество демократично, и принято, что в музее вам все доходчиво объясняют. В XIX веке господствовал противоположный, аристократический подход, там ставили на образовательную иерархию. Если ты не знаешь, что такое Проконсульская Африка, не знаешь материалов эпиграфики из Тугги, изданных еще в дополнениях к "Корпусу латинских надписей" Теодора Моммзена, то чего ты вообще сюда пришел? Это неплохо действовало. Чтобы повысить свой статус, некоторые после посещения музея начинали срочно заниматься самообразованием и узнавали, что Проконсульская Африка — теперешний Тунис и часть Алжира, Тугга — нынешняя Дугга, там потрясающий город Марка Аврелия, а в эпиграфике терм встречается имя некоего Лициния, про которого ничего не известно, кроме имени, оставшегося на камне. Но сегодня такой способ обращения со зрителем как-то подзабыт. Не знаю, где Максим Атаянц подцепил эту манеру, но Ливан он называет Финицией, Бейрут — Беритой, Баальбек — Гелиополисом, Иорданию — Аравией, Ливию — Триполитанией и т. д. В целом от его выставки создается впечатление, что это музей, который создал еще Иван Владимирович Цветаев, и никакого рестайлинга экспозиция с тех пор не претерпевала.
Сначала это раздражает, потом понимаешь, что в этом даже что-то есть. Мы ведь не очень хорошо представляем себе, что ощущал тот же Иван Цветаев, создавая наш ГМИИ, или Карл Гумман, создавая Пергамон-музеум в Берлине. То есть мы знаем, что есть письма и воспоминания, но впечатления оттуда трудно совместить с впечатлением от самих музеев.
Музей — затея и атрибут европейской державы, и глядя на величественные здания академических музеев, думаешь, естественно, что это дело большой государственной политики. Хотя в письмах и воспоминаниях постоянно читаешь, как люди предпринимали экспедиции за свой счет и на свой страх и риск, все равно как-то не отдаешь себе отчета в том, до какой степени они были одиноки — уж больно серьезный результат в конце. А тут нам все это продемонстрировано. Максим Атаянц сам придумал проехать римские города Африки и Азии, сам подготовил экспедицию, сам сфотографировал, сам собрал, сам сделал экспозицию. А вид такой, будто это серьезное государственное дело.
Империи по-разному добывают себе славу — иногда у них появляются великие армии, а иногда авантюристы вроде сэра Фрэнсиса Дрейка, которые действуют как бы вне связи с государством, но в ту же сторону. В захвате прошлого появление крупных армий типа марксистских историков — редкое исключение. Обретение римских антиков — операция по добыванию государству чести и достоинства, ибо оно утверждает преемственность от римской империи. Но производится это обычно как партизанская операция, и тут нет разницы между сэром Артуром Эвансом, раскопавшим для Британии Крит, и сэром Говардом Картером, нашедшим для нее же Тутанхамона.
У нас с этим хуже, в Азию и Африку за римским наследием мы почти не ездили. Михаил Ростовцев, сделавший в изучении античности не меньше Эванса и Картера, сделал это, увы, уже не для России, а для США, куда эмигрировал в 1918 году. Владимир Седов, куратор выставки Максима Атаянца, хотя и доктор архитектуры, находит для своего подопечного в каталоге поэтический прототип — Николая Гумилева, и это точный образ. Путешествие по современному Алжиру — это вам не в Нионе, на берегу Женевского озера, следы Юлия Цезаря искать. Это территория, которая в документах ООН обозначается как "потерянное государство", где музеи-заповедники превратились в базы вооруженных формирований с бывшими директорами во главе. По степени романтической авантюрности это не отличается от гумилевской поездки в Абиссинию, фотоаппарат в этом смысле сродни карабину: прицелился — щелкнул, фотографии и рисунки — находки и трофеи. Но главное тут — сходства позиции. У Гумилева было пиратское сочетание индивидуализма с государственностью — он придумал отчаянную авантюру, но при этом во славу Российской империи. На выставке Максима Атаянца вдруг обнаруживаешь, что, во-первых, так и делаются музеи и Цветаев чувствовал себя так же, как Гумилев. А во-вторых, что этот образ действий снова для России актуален.
Это особенно вдохновляет. Знаете, у каждой группы людей свои приметы. Охотник, скажем, по тому, как суслик вдруг встает "столбиком", понимает, что рядом лисица, и тоже подбирается. У нас, историков искусства, примет немного. Но по тому, что происходило с музеями в последние десятилетия, мы в общем-то понимали, к чему дело идет. И вдруг глядь — один высунулся, застыл "столбиком" и стал осматриваться: а чего там в Африке? А в Азии? А может, съездить? Это ему кажется, что он все для себя делает. На самом деле это государственный процесс. В Европе это дело так устроено, что новому государству через некоторое время после хаоса его возникновения нужно заново определиться относительно Римской империи. Ну, если оно на что-то претендует.
Тут, правда, двухтактный процесс. Эванс и Картер сначала предпринимали свои авантюры на свой страх и риск, но потом стали сэрами. Николай Гумилев сэром не стал, а Георгия получил за другое, но его африканские трофеи стали основой африканского отдела Этнографического музея Академии наук. Не знаю, надо ли давать Максиму Атаянцу какой-нибудь знак почета и уважения — у нас их, кажется, сейчас дают за что-то не то. Но было бы здорово, если бы из его путешествия вырос какой-нибудь президентский центр изучения античности. Так, чтобы лет через сто граждане были бы уверены, что эта величественная институция возникла в результате серьезной государственной программы, а не из обаятельной авантюры талантливого непоседливого человека.