объясняет Анна Наринская
"Письма из Лондона" представляют собой сборник корреспонденций, которые Джулиан Барнс писал в начале 1990-х в журнал The New Yorker — то есть по определению являют собой образец лучшей журналистики, эссеистики да и вообще публикуемого в периодическом издании текста. Во всяком случае, так всегда считали мои друзья, так до недавнего времени считала я сама.
Черненькие буковки нью-йоркеровских статей, сжавшие в тиски принципиально не относящиеся к делу карикатуры, и сегодня вызывают у меня практически физиологическую реакцию — смесь благоговения и легкой грусти. Ведь я всегда была уверена, что вот так пишут заметки — пользуясь бессмертной терминологией Смердякова — "нации умные", а у "нации весьма глупой-с" так не получится никогда.
Моя пламенная любовь к The New Yorker сильно облегчала жизнь моим заокеанским друзьям: они быстро уяснили, что подборка номеров журнала — пусть даже прошлогодних — для меня самый лучший подарок. Так что я имела возможность наблюдать это издание и при разных редакторах: от Уильяма Шона к Роберту Готтлибу и — через Тину Браун — к Дэвиду Ремнику. Разницу между редакционной политикой этих руководителей принято обсуждать с пеной на губах, но я с уверенностью могу сказать — способ написания текста, его идеология и стилистика от одного к другому практически не менялись. И мне это нравилось. Нравилось — что вместо истории мне предлагают "кусок жизни".
Нельзя сказать, что переоценка ценностей произошла именно сейчас — с этим вот сборником барнсовских писем в The New Yorker. Нет, разочарование подступало исподволь — первый звоночек, наверное, прозвучал, когда я впервые позволила себе не дочитать нью-йоркеровскую статью. (Как сейчас помню, она рассказывала про то, куда девались в Америке пчелы и — как свойственно нью-йоркеровским статьям — про бессчетное количество других вещей.) Я тогда осилила пять страниц — впереди маячили еще три.
Тематика барнсовских "писем", безусловно, куда волнительнее, чем судьба пчел. Но даже и его статьи существуют, я уверена, внутри негласного договора автора, издателя и читателя. Договор этот можно описать примерно так: видите, вот текст — именно такой мы хотим писать, публиковать и, главное, читать — непременно длинный, с несколькими сюжетными линиями, большим количеством действующих лиц, ассоциативными перескоками, лирическими отступлениями и историческими экскурсами. И задача не в том, чтобы проблема, вопрос или просто сюжет стали понятны — нет, она здесь более глубинная — чтобы стало "все ясно".
Этот способ писательства обладает яркой историей, запоминающимися лейблами вроде журнализма New и Gonzo и талантливыми представителями вроде Тома Вулфа и Хантера С. Томпсона. Теперь — как оно почти всегда и бывает — их когдатошний протест против мейнстримовского репортерства превратился не просто даже собственно в мейнстрим, а практически в форматное требование качественный американских изданий.
Джулиан Барнс, конечно, встраивается в этот формат с особой лихостью. Первый текст сборника (он называется "Депутат ТВ" и вроде бы должен повествовать о введении прямых телеэфиров из палаты общин), действительно, бодро стартует с казусов парламентского вещания, потом плавно переходит в размышления о феномене миссис Тэтчер, потом — уже менее плавно — в рассказ о традиционных английских рождественских пантомимах, дальше выходит на судьбу боксера Фрэнка Бруно и финиширует с эпизодом, рисующим сексуальную жизнь лейбориста Рона Брауна. Следующая статья под названием "Подделка" начинается с подробного описания экспонатов выставки "Подделка? Искусство обмана" в Британском музее, потом мы узнаем о судьбе известного арт-фальсификатора Тома Китинга, а затем мы внезапно — в результате словесной ассоциации — оказываемся в гуще подробнейшего рассказа о перипетиях, связанных с покупкой братьями Файедами магазина "Хэрродз", ну а заканчивается все сжатым, но выразительным очерком о том, что происходит с "большими" британскими газетами.
Надо сказать, что в случае лично Барнса все это хоть и утомляет, но выглядит довольно симпатично. Это автор наблюдательный и живой. Умудряющийся быть человеческим, несмотря на высокую политическую озабоченность. Так что "Письма из Лондона" — чтение весьма занимательное, тем более что они остроумно переведены Львом Данилкиным (хотя, к сожалению, изобилуют редакторскими ляпами). Но лучший текст там, без сомнения, "ЗЗО: Чемпионат мира по шахматам" — про матч 1993-го между Гарри Каспаровым и Найджелом Шортом. И во многом потому, что это, знаете ли, репортаж. Про шахматный матч. И Барнс постоянно этого матча и держится, и предлагает читателю именно Каспарова с Шортом, а не "кусок жизни", приправленный соображениями. И именно поэтому в нем минимум высокомерия, минимум интеллигентского подмигивания — "мы-то с вами понимаем" — и минимум олдскульности. Привязанность к информационному поводу и стремление рассказать, что конкретно произошло, выглядят на сегодняшний день куда современнее игры в демонстративно авторский взгляд, настойчиво объединяющий необъединяемое. С этим авторским взглядом вообще проблема: насколько он все-таки авторский, если он требование формата? Формата, которым мы привычно восхищаемся уже столько лет, что даже само это восхищение превратилось в традицию.
Так что и моя любовь к журналу The New Yorker — дань традиции. Вполне освободиться от которой я не могу и, пожалуй, не хочу. Но чего я уж точно не буду больше делать, так это предаваться мечтам о клонировании этого издания на отечественной почве. А еще — ругать себя за то, что опять не сумела прочесть какую-то нью-йоркеровскую заметку до конца.