Концерт классика
В Большом зале консерватории прошел концерт Национального филармонического оркестра России, выступавшего с приглашенным дирижером — известным маэстро Александром Лазаревым, который на московских сценах в текущем сезоне появляется регулярно. Обычно с занятными программами и неплохим музыкальным качеством. То, что получилось на сей раз, оценивает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Выделенный филармонией Национальному филармоническому оркестру абонемент, к которому относился концерт, так и называется: "Дирижерский карт-бланш". Подразумевается, что, приглашая поработать именитых дирижеров, оркестр им никаких пожеланий относительно программы не сообщает: вот что выберет маэстро, то и придется играть. Судя по всему, соблазн целиком посвятить концерт при таких условиях чему-то заведомо неслыханному, лично открытому (хотя тут есть с кого брать пример) дирижеров все-таки не оглушает. Выступавший с оркестром в предыдущем концерте того же абонемента Ион Марин, например, рассудительно предпочел самые что ни на есть репертуарные вещи — Фантастическую симфонию Берлиоза и Третью симфонию Брамса. Александр Лазарев поступил скорее компромиссно: во второе отделение определил Третью симфонию Рахманинова, а в первое — музыку Отторино Респиги. Но не "Фонтаны Рима" и не "Пинии Рима", а более позднюю и куда менее известную симфоническую поэму "Римские празднества".
На самом деле сочетание непростое: симфония Рахманинова, исполненная широко, но точно и в эмоциональном смысле очень собранно, неожиданно смотрелась европейски чинной, строгой и почти классичной на фоне раздольной звукописи "Римских празднеств" Респиги. Пресловутых празднеств композитор изобразил четыре, из них представимых по такому случаю сезонных гуляний только два: третья и четвертая части симфонической поэмы посвящены, соответственно, патриархальным осенним празднествам в сезон сбора винограда и Епифании (Богоявлению), развеселому последнему дню святок. В первой части римляне (на сей раз древние, современники Нерона во главе с ним самим) веселятся, наблюдая торжественную травлю христиан дикими зверями на арене цирка. Во второй и вовсе изображены средневековые пилигримы, тянущиеся в Вечный город во время Юбилея — "святого года", в который дошедшим до Рима паломникам обещалось сугубое отпущение грехов.
Произведение это кажется обреченным на то, чтобы с ходу нравиться и дирижерам, и оркестрам — своей колоритностью, не переходящей в лубок, своим балансированием между изысканностью и наивностью, своей экспрессией и эффектностью. У столь соблазнительного сочетания есть и подводные камни, но их, к чести своей, Александр Лазарев старательно избегал, внимательно удерживая оркестр, вот-вот готовый временами, казалось, расслабиться и расшалиться после очередного прямолинейного и броского композиторского приема. В результате подавляюще-оглушительная музыкальная картина мученичества христиан, где и фанфары выставленных на балкон зала трубачей, и рыкание зверей, и молитвы умирающих, как ни в чем не бывало сменялась благоговейным шествием пилигримов — и оркестр столь же слажен и убедителен.
Ироническими реверансами музыкальному фольклору и деталями вроде охотничьих рогов в третьей части или тромбона, изображающего в четвертой подгулявшего римлянина, оркестр слушателя от души развлекал, но сам сумел остаться серьезным и всерьез лелеющим окраску и наполненность каждого соло. При всей будничности нужной для этого работы ставка на редкую, но яркую симфоническую вещь действительно обернулась праздничным результатом.