Гастроли театр
На Другой сцене "Современника" проходят гастроли одного из самых необычных российских театров, созданного драматургом и режиссером Николаем Колядой (интервью с ним см. в "Ъ" от 29 января). Гастроли начались с шекспировского "Гамлета", действие которого перенесли из эпохи Возрождения в эпоху вырождения. За тем, как дикие, полуголые обитатели Эльсинора пытаются совокупиться с портретом Моны Лизы, наблюдала АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
Первое впечатление от спектакля Николая Коляды получаешь еще при входе в театр, увидев, как небольшая, но устрашающая толпа штурмует вход, а администрация пытается не пропускать безбилетников. Шок случается несколько минут спустя, когда на маленькую сцену, где публика сидит нос к носу с актерами, вываливает толпа грубо размалеванных, полуголых, агрессивных оборванцев. Само собою, это актеры "Коляда-театра", но в первые минуты их сходство с московской безбилетной толпой кажется поразительным. Понятно, что после этого морщить нос от постановок господина Коляды, действие которых всегда происходит на помойке,— все равно что пенять на зеркало. С другой стороны, нельзя не оценить фантазию режиссера, умеющего создать целый мир из всякого подручного хлама вроде ковриков с кошечками, винных пробок, консервных банок, конфетных фантиков (фантики были главной деталью оформления и почти что действующим лицом в спектакле Коляды "Ромео и Джульетта") и прочего утильсырья.
В "Гамлете" к этому добру добавились репродукции "Джоконды", "Мишек в лесу" и "Незнакомки", развешанные по задрапированным черной тканью стенам вперемежку с какой-то эротической мазней. Вообще, с искусством в этом Эльсиноре — полная демократия: у каждого есть по картине в золоченой раме. Но к "Джоконде" варвары, танцующие под гармошку так, что стены их утлого дворца ходят ходуном, относятся с особым пиететом. Стрезва нежно гладят полиэтиленовую пленку, которой закрыт холст, а спьяну лапают "Лизину" грудь, прижимают портрет к причинным местам, заходясь в тошнотворном экстазе.
Чем дальше катится спектакль, тем яснее, что очертания и гримасы актеров, наряженных в короткие бархатные юбочки, напяленные поверх старых треников, и в аляповатые цветные береты, подсмотрены у персонажей Босха или Брейгеля. Но если на картинах жутковатые уродцы копошатся на фоне таинственных, божественно красивых пейзажей, то в спектакле глаз может отдохнуть разве что на лице Моны Лизы. Здесь похожий на пэтэушника Клавдий (Антон Макушин) начинает свой первый монолог, сидя в ванной в окружении людей-псов, высунувших от подобострастья языки и произносящих заклинания в сторону свисающего сверху душа (и душ-таки начинает литься). Здесь мужчины так и норовят снять штаны, а женщины потом вытряхивают из штанов кучи мягких игрушек.
Единственный человек среди этого стада полуобезьян — принц Гамлет (пластичный и тонкий Олег Ягодин), за что, собственно, его и убивают. Да еще тень его убитого отца — в этой роли является сам Николай Коляда, одетый в шотландскую юбку, рокерскую футболку, с белыми пушистыми крылышками и нимбом над головой. Он выходит на сцену в первом же монологе сына, нежно оглаживает висящих по стенам "Мишек в лесу", подымает глаза кверху и беззвучно ругается с кем-то невидимым. Собственно, только этой паре исполнителей удается едко высмеять псевдоклассический пафос, а вместе с ним и весь наш академический театр, против рутины и мертвечины которого борется драматург и режиссер Коляда. Со всеми же остальными актерами происходит досадное превращение: когда они упоенно танцуют или играют в обезьяньи игры — посыл спектакля понятен, и впечатление создается, хоть и однообразное, но довольно сильное (попробуйте представить, что на ваших глазах три часа насилуют Джоконду). Но едва открывают рот, выясняется, что классический текст звучит в их устах так же фальшиво и приблизительно, как и в любом среднестатистическом театре.
Что же остается в памяти? Несколько по-босховски страшных скетчей: вот Гамлет отплясывает свою трагическую джигу, вот дюжий детина, посланник Клавдия, пришедший передать принцу приглашение на поединок, пляшет польку-бабочку и впрямь кажется гигантским жирным мотыльком. Вот портрет Джоконды, поставленный на кучу мусора, сам собою едет от топота дерущейся своры. Лицо на портрете как будто меняется. И наконец, самое пронзительное — смерть Офелии. В исполнении Василины Маковцевой она похожа на грустную обезьянку, некстати задумавшуюся о смысле бытия. Тощая, прижимающая к себе живую мышку, подарок принца, она сама кажется загнанным зверьком. Вот стала разговаривать с отцом про принца и вдруг заметила (единственная из всех!), что у стены стоит призрак Гамлета-старшего. Подошла, раскланялась, заглянула в лицо — и он по-отечески тепло взглянул в ответ.
Словом, Офелия здесь не тонет — ее, сошедшую с ума и раздевшуюся догола, уносит с собою папа-Гамлет, заботливо завернув в ковер. Вот вам, если хотите, и вывод: никогда не заглядывайте в лицо призракам.