В этом году у нас во дворе издательского дома какая-то слишком маленькая елка. А всегда была о-го-го. Это если кто не помнит. Кстати, думается, что "Коммерсантъ" был первой буржуазной компаний, которая у себя во дворе ставила елку для сотрудников. Пока все остальные давились салатом и Брыльской. Но эта елка-2008 такая крохотная, что вести сюда Федора смотреть на нее даже как-то неудобно. Последний раз он был тут в рамках программы "посмотри, где твой дедушка целыми днями пьет чай и читает газеты и называет все это работой", когда был совсем крохотной лялечкой. И в нем бы никто не распознал грядущую ролевую модель для внуков страны и звезду бумажных медиа. К тому же он тогда быстро устал и расплакался. Нынче он уже второй раз пойдет на главную елку страны. И в этом большой плюс от пребывания семьи в столице. Ну как же, воспоминания: кремлевская елка, я и Сталин, я и Ленин, снег на Спасской башне, слипшаяся конфета в руке — все, что составляет смысл детских надежд и страхов всех профессиональных москвичей. То, что позволяет им потом жить долго и считать себя причастными к чему-то самому важному, к тому, что впереди планеты всей. Правда, все равно никто не понимает, к чему именно. Но что-то такое, что потом позволяет им лежать всю оставшуюся жизнь на диване в носках перед телевизором. Честное слово, что-то мне не хочется такого уверенного будущего в носках для Федора. Хочется, чтобы он был улыбающимся мальчиком в неулыбчивой стране. Это не самая выгодная позиция, но зато самая приятная для внутреннего ощущения и построения себя. Как говорили мои учителя в сельской школе: "И че ты лыбишься, Мальцев?" Ну и где эти учителя? Я бы не хотел, чтобы кто-то говорил моему внуку, можно ему улыбаться или нет. Для этого, конечно, полезно сходить на кремлевскую елочку. Туда, где 20 тыс. вполне здоровых молодых людей репродуктивного возраста следят, присел ты на газончик или нет, облокотился ли каким-то запретным образом или еще нет. И дудят тебе в какие-то свои крякалки: "Не положено!" Очень полезный опыт, если ты собираешься быть внутренне свободным человеком. Это нашему поколению было достаточно косого взгляда. А этим, разбалованным свежим йогуртом и круглогодичными апельсинами с мандаринами, им свободу только успевай окорачивать. Того и гляди сядут не на ту скамейку, да еще Дедушку Мороза за бороду потянут. А все потому, что пайков не знают и что такое копить на мороженое целый месяц. Вот так экономическая свобода рано или поздно доводит до вольтерьянства и рок-музыки. Заставь их выслушать два куплета "Издалека долго течет река Волга" — и их стошнит. Нас тошнило, но мы держались, потому как воспитаны были в строгости, с мороженым мясом из офицерского пайка.
В рамках предновогодних походов Федора повели в цирк. На самом-то деле не очень понятно, кто кого повел, потому что, сдается мне, двум прабабушкам самим хотелось туда сходить, и Федор был для них типа проводника в мир давно ушедшего детства. Я не знаю, что прабабушки рассчитывали там увидеть — может, опять возбудиться при виде циркового оркестра и прядать ушами, как цирковые лошади при звуках трубы. Но Федор оказался к такому вульгарному площадному искусству, как цирк, абсолютно прохладен. Вот рок-н-ролл — это определенно его искусство, а цирк — вовсе не его (впрочем, рок-н-ролл ведь тоже искусство городских низов и черни, ну да ладно). Как бы то ни было, цирк не понравился Федору во всем, что не касалось животных. Животные — да, он на них реагировал довольно бурно. Я думаю потому, что у него и так каждый день дома цирк с животными и на арене целый вечер животное по кличке Тиль, не говоря уже о папе с мамой.
Насмотревшись Кремлевских стен, Федор устроил себе дома небольшую Кремлевскую стену. Он просто взял фломастеры и нарисовал на обоях кирпичную кладку. Выразив таким образом свою свободную волю жить не в бетонной хрущевке. Надо сказать, дома Федору разрешают делать с его стенками все что угодно, поэтому все его настроения воплощаются в настенных росписях. Вот после кремлевской елки захотелось ему расписать стены кирпичом. Я же, со своей дедовской стороны, не могу позволить ему разрисовывать свои стены, тщательно и с любовью стесанные армянскими строителями-художниками. Покрытые желтоватым колером, они так гармонируют с цветом гитар Gibson Les Paul Jimmy Page. И что же я утром вижу! Над кроватью, где спал Федор, нарисованы два креста — красный и черный. Нетолстым таким маркером.
— Федор, скажи мне, что это? — говорю я строгим голосом.
На что он отвечает мне так просто и спокойно:
— Кресты на стене. Я нарисовал их потому, что тогда из стенки не выползет ничего плохого и страшного.
Ну и что, после этого я буду ребенка учить, что так не надо делать? Или даже — страшно сказать — отругаю? Ни рука не поднимется, ни язык не повернется.
Только я смотрю время от времени на красную стенку работы итальянских строителей-художников, что послужила Федору источником вдохновения, и думаю: вот как бы туда пробраться мимо ментов с большим маркером и нарисовать им там пару крестов на стенках? Чтобы оттуда уже больше ничего не вылезло. Плохого и страшного.