Гастроли танец
В Театральном зале Московского международного дома музыки прошли гастроли американской труппы Momix, организованные фондом "Музыкальный Олимп". Под релаксирующую музыку и благостные сценические картинки расслабилась ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
Momix приезжал в Москву трижды, с разными программами, и каждый раз позиционировал себя по-новому — в соответствии с потребностями времени. Лет двенадцать назад, когда западные авангардные труппы заполонили Москву с просветительскими целями и столичному зрителю мировые достижения доставались буквально за бесценок, любой иностранной труппе надо было еще доказать свою самобытность. В те благословенные времена Моисей Пендлтон, хореограф и бессменный руководитель Momix, считал необходимым рассказать о своих корнях: вырос на отцовской ферме, защитил диплом по английской литературе, увлекся познанием мира посредством пластики, организовал танцевальную труппу, но, несмотря на занятость, до сих пор ведет буколический образ жизни, ежедневно проплывая милю, наблюдая за природой и фотографируя окружающий мир и себя самого. И даже имя своей труппы Momix, образованной в 80-х годах, Моисей Пендлтон объяснял не только как симбиоз слов "смесь" и "Моисей", но и как название одного из компонентов молока, которым он в детстве поил телят на отцовской ферме.
В релизе к нынешним гастролям нет ни намека на несуетную созерцательность автора-руководителя: в нем подчеркивается всемирная известность труппы и глобальные личные свершения Моисея Пендлтона типа постановки хореографии к церемонии закрытия зимних Олимпийских игр в Лейк-Плэсиде. Все это истинная правда, необходимая для оправдания немалой стоимости билетов на представление "Best Momix" — лучших номеров, поставленных хореографом за всю историю существования труппы.
Но Моисей Пендлтон в общем-то не хореограф: он не изобретает ни новых движений, ни тем более — новых языков танца. Он не идеолог, не психолог: не тщится объяснить мир, не ковыряется в комплексах и фобиях современного человека. Он даже не эротоман — секса в его номерах практически нет, и разнополые дуэты ему нужны отнюдь не для подчеркивания разности мужской и женской особи, а для лучшего исполнения силовых наверченных поддержек. На самом деле Моисей Пендлтон — наблюдатель и изобретатель, такой пластический Кулибин, подсматривающий загадки, чудеса и хохмы живой и неживой природы и изобретающий способы показать их со сцены.
В этом его сила и слабость. Все воображение автора направлено на создание первоначального визуального образа, ошеломляющего и неожиданного,— и первая минута всех номеров действительно ошарашивает. Но что делать с этим образом остальные минуты, как его развить и показать все его возможности,— режиссер и хореограф Пендлтон зачастую представления не имеет. Поэтому наиболее уязвимы сольные номера, построенные на простейшей метафоре и личных умениях исполнителей,— более всего они напоминают провинциальные выступления по художественной гимнастике. В номере "Орбита" солистка лихо управлялась с огромным обручем; в номере "Заар" алая лента в руках другой спортсменки полыхала костром и завивалась змеей; в номере "Спутник" мяч в руках третьей вел себя с идеальным послушанием: покорно перекатывался по плечам и голове, пока артистка в сумасшедшем темпе нарезала бесчисленные круги шене (я насчитала 12, и стоит отметить, что в Большом театре не могут найти человека, способного отчебучить один-единственный круг в "Класс-концерте").
Такие "одноклеточные" трюки исчерпывают себя почти сразу, однако изобретения более сложные способны интриговать зрителя долго. В номере "Тысячелетие Скива" Моисей Пендлтон открыл богатые возможности обыкновенных лыж: два спортсмена в серебряном латексе, намертво впаянные в крепления, наклоняются до планшета несгибающимися телами, будто летят с трамплина; вскидываются на дыбы вместе со своими лыжами и собственными телами изображают извилистую трассу (теперь "лыжное" изобретение господина Пендлтона беззастенчиво используют хореографы всех стран). Труднее стащить реквизит из номера "Ловец снов" — затейливую металлическую конструкцию, работающую по принципу качелей. Гигантская загогулина позволила автору сконструировать танец в трех измерениях, а исполнителям, зависшим на ее концах,— беспрепятственно парить в воздухе в романтических позах.
Забавен был исполинский скорпион, выползший из спектакля "Опус кактус": членистое "тело" из четырех человек ползло по сцене плавными волнами, смачно чавкая четырьмя животами, причем его деятельная "голова" была явно не в ладах с тормознутым "хвостом". Неразгаданным остался "Дискмен" — юркий светящийся "человечек" из палочек-ручек и палочек-ножек, но ростом до колосников. А самым остроумным (и самым интеллектуальным) оказался финальный номер "Например": из него Моисей Пендлтон вовсе изгнал человеческое тело, устроив за экраном театр теней и представив за десяток минут всю историю мира — от деления амеб и райских кущ с Адамом и Евой, поедающими свое яблоко, до полетов над современной Москвой современного Икара.
Можно, конечно, поспорить со вкусом Моисея Пендлтона, отбиравшим свое "лучшее", и припомнить что-то более эффектное из репертуара Momix. А можно просто расслабиться в созерцательном умиротворении под релаксирующую world music и испытать тихую благодарность к автору, не пытающемуся загрузить зрителя актуальными вывихами современного мира. Ведь обаяние хореографа Пендлтона, обеспечившее многолетний успех его детищу, заключается именно что в почти деревенской, почти любительской бесхитростности, на которой замешан причудливый пантеистический мир его "моисеевой смеси".