Судя по тому, что говорят о своем деле, его назначении и свойствах сами поэты и те, кто умеет их читать, это занятие не должно вызывать ни общественных, ни частных симпатий, не должно приносить своим адептам ни лавров, ни банкнот, так сказать, ni fleurs ni couronnes. Эмили Дикинсон пишет, что поэзия опознается по чувству пронизывающего холода, по невозможности согреться. Что-то в этом роде, возможно, имеет в виду Пушкин, говоря о быстром холоде вдохновенья. И вот именно эти тепловые перепады, перескоки, переброски из тени в свет и обратно и прочие необязательные вещи, судя по всему, составляют самый смысл наслаждения поэзией, которое нам зачем-то рекомендуют испытать.
Ландшафт, который предъявляет для опознания поэтический текст, пустынный (потому что чужие здесь не ходят), странный (потому что само место, о котором речь,— странное). Он ничего не обещает, он не рай и не ад, и единственная задача его, видимо, свидетельствовать о существовании иного. Что происходит с нами, если мы беремся усвоить этот способ, "краткий, бесплодный выход из мира", как назвал его поэт, — выпрямляет он нас, искривляет или просто оставляет на берегу с разинутым ртом и пустующими руками — вопрос. Тиражи поэтических сборников и журналов заставляют предположить, что желающих регулярно участвовать в аттракционах этого рода совсем немного — в России, например, от пятисот до полутора тысяч человек. И этого, видимо, более чем достаточно: целевая аудитория экстремального туризма, которым вполне можно считать неповерхностное чтение стихов, не может быть чересчур обширной.
Но в зоне поэтического есть и свои тучные пастбища, и заливные луга — там квартирует армия поэтов, о которой говорил еще Мандельштам, там несут свою вахту Часовые Любви, там Двадцать сонетов к Марии Стюарт смело ложатся рядом со стихами с розовой валентинки. Любовная лирика — единственная из отраслей поэтического производства — отродясь отказалась от идеи экспансии. Она и не пытается расширить пространство поэзии, вслепую нащупывая новые силовые линии, а удерживается в собственных границах, рекрутируя новые "я" для повторения старого "люблю". Антологии и сборники любовной лирики, переиздающиеся из года в год, служат не какому-нибудь быстрому холоду, а ясной и нравственной функции: они обслуживают постоянно работающий конвейер, способствуют воспроизводству человечества. Они подносят нам зеркала, в которых так сладко узнавать себя и свое, предлагают каталоги отражений, наборы базовых поз для психологической Камасутры. Они успешно завершают воспитательную работу, которую начали семья и школа. Мы видим, что любовь возможна: "я вас любил" — и что она проходит: "не нахожу ни слез, ни пени". Мы учим науку расставанья в диапазоне от "как дай вам Бог любимой быть другим" до "как дай вам Бог другими — но не даст!" Мы обращаемся к авторитетам и убеждаемся в том, что описанные симптомы соответствуют тому, что происходит с нами. Мы разбираем ассортимент типового, искусно замаскированного под уникальное, в попытке совместить контуры собственного сюжета с шаблоном — и, когда фокус срабатывает, дальнейшая жизнь становится не просто возможной — оправданной, освященной, повторенной где-то вверху, в высоком регистре ролевых моделей и больших образцов. Там, где просто-поэзия не предлагает и не обещает ничего, кроме себя самой, любовная лирика ведет нас за руку, освещает темные углы и отгоняет призраков от нашей кровати. Все это уже было, не бойся, ты здесь не один, говорит любовная лирика. Ты один, но здесь нет и тебя, здесь другое, говорит просто-поэзия.
Любовная лирика — верный друг, добрый учитель, надежный проводник. Она учит нас иметь дело с любовью ("счастливой" и "несчастной"), разлукой, смертью; у нее на любой случай найдется цитата, которая заставит читателя выдохнуть "да это ж про меня" — ведь ради этого выдоха он сюда и явился. Можно сказать, что любовная лирика относится к обычной, как литература non-fiction к fiction: она свидетельствует о реальности реального. Она заставляет поверить, что даже самые головокружительные построения поэзии имеют под собой общедоступный земной фундамент, тот же, что и у нас с вами. Именно ее нефиктивность обеспечивает лирике эффективность. Занятно, что поэзия при этом всю жизнь утверждала свою нетождественность правде — по крайности, противопоставляла правду небесную правде земной. По какую сторону здесь оказывается любовная лирика? К чему она ближе? К звукам небес или к скучным песням земли? По всему кажется, что ко второму.
Поэтому, когда речь заходит о любви, так важно знать, кто именно говорит. В солидарном хоре типического, заявляющего о своей неповторимости, — а три аккорда, на которых держится любовная песнь, мало изменились за столетия кавер-версий и аранжировок — все важней знать, чей голос удалось различить. Кто поет — тенор, ребенок, глухой? Откуда доносится голос — с экрана, из-за стены, из тамбура электрички? Критерий подлинности продолжает работать, но истории, которые интересно слушать, все меньше напоминают мою собственную. Тут страшно важным оказывается как раз то, что это — не я; не я, а другой — тот, опыт которого заходит дальше нашего. То есть, проще говоря, тот, кому больнее. Градус читательского доверия начинает соотноситься с уровнем авторской боли. Мы возвращаемся в зону экстремального туризма — и нашими проводниками оказываются те, кто знает законы и обычаи туземцев. Это тайное знание. Кажется, что для обладания им уже недостаточно пережить несчастную любовь — или даже не пережить ее.
Этим знанием обладают для нас мертвецы, и поэтому лучшие любовные стихи XX века — "К пустой земле невольно припадая" Осипа Мандельштама — оказываются обращенными не к женщине, шедшей по воронежской улице восемьдесят лет назад, но прямо к нам, без зеркал и подобий предлагая прямую весть о воскресении. Этим знанием наделены для нас униженные и оскорбленные любого рода, все, кто challenged или deprived (произношу эти слова на языке, где они имеют понятный и высокий смысл). Этот опыт есть у детей и тех, кто как дети. Видимо, поэтому автору этих строк вершиной любовной лирики кажется стихотворение Веры Инбер "У сороконожки народились крошки", нежное, нелепое и многословное, как и сама любовь.
Сесилия Ахерн
P.S. Я люблю тебя
М.: Иностранка, 2007
Януш Леон Вишневский
Одиночество в сети. Триптих
СПб.: Азбука, 2008
Эмили Грейсон
Вокзал Ватерлоо
М.: Рипол-классик, 2008
Дени де Ружмон
Любовь и Запад
М.: Новое издательство, 2008
Александр Маккол Смит
Божественное свидание и прочий флирт
М.: Городец-флюид, 2008
Николас Спаркс
Чудо любви
М.: АСТ, 2008