Смутные перспективы прошлого
О чем помнит конкретный человек — зависит только от его мнемонических способностей, а что помнит коллектив — от специальных "жрецов" памяти: шаманов, сказителей, историков. В дописьменную эпоху большая группа людей может генерировать лишь мифы, никакая реальная память о прошлом в устной традиции не удерживается. Однако людям почему-то хочется знать, как было, более конкретно, и так рождается история. Теперь за нее отвечают специально обученные люди, так называемые профессиональные историки, но остальные члены коллектива в принципе тоже могут влиять на ту картинку, которая существует в общественном сознании. В странах с сильно развитым комплексом национальной неполноценности такое влияние делает работу историка неотличимой от шаманских заклинаний.
Впрочем, и в развитых странах сегодняшний день влияет на восприятие прошлого. Возникновение, скажем, моды на феминизм немедленно аукается появлением на Западе целых библиотек про роль женщины в истории. Но меняющаяся мода не ведет к пересмотру базовых фактов большой истории. Картина прошлого все время усложняется, наши сантименты по поводу прошлого могут варьироваться, но Юлий Цезарь не перестанет от этого быть Юлием Цезарем, а битва при Креси ни при каком режиме не съедет с 26 августа 1346 года. Есть некий дремотный ареал базового знания, который не может подвергаться ревизии. Сколь бы ни был популярен какой-нибудь "Код да Винчи", да и любая другая теория исторического заговора, все это существует лишь на одном этаже общественного сознания, а история пишется, преподается и, что самое главное, формирует идентичность данного коллектива на другом.
В России не то. Некоторая смутность в самосознании российского социума ни в чем не проявляет себя так сильно, как в отношении к прошлому. Поскольку история у нас столько раз радикально переписывалась, никакое знание о прошлом не воспринимается как "сонная данность", как неотменяемый фундамент идентичности. Мы как общество ничего не помним, нам можно внушить про наше прошлое практически что угодно. Мы похожи на героя фильма Криса Нолана "Мементо", который страдает амнезией и потому становится игрушкой в чужих руках.
Ощущение некоторого цивилизационного тупика, в котором оказалась Россия, подхлестывает обращение к прошлому, а размытость границ истории и фантазии расширяет диапазон поисков — общество инстинктивно ищет тот момент в истории, откуда пошли "не туда". Революция? Петровские реформы? Раскол? Воцарение Романовых? Татарское иго? Христианизация? Когда произошло грехопадение? Где остался вожделенный рай? Если последние десятилетия суть предмет дебатов более политических, нежели исторических, то уже любой период с 1913 года и ранее в принципе можно принарядить, припудрить и выпустить на авансцену в кокошнике, с конфетками-бараночками. Правда, тогда непонятно будет, откуда же взялись военные поражения и революции, но все это можно списать на козни Мирового Зла. Оглушительный успех детективов Бориса Акунина по крайней мере отчасти объясняется дореволюционными декорациями. При том что сам Григорий Чхартишвили идеологически совершенно не затронут имперской ностальгией, а Никита Михалков ею только и живет, публика находит в Фандорине то же, что и в "Сибирском цирюльнике": конфетки-бараночки.
Готовность множества профессиональных историков чутко ловить настроения публики не обещает нам ничего хорошего. Наиверховное начальство еще уклоняется от дачи конкретных указаний, как именно следует писать историю, а официальные служители Клио уже придумывают Рюрику славянское происхождение — вдруг понадобится канонизировать дохристианское прошлое. Страшно подумать, с какой прытью наши Несторы помчатся исполнять августейшие рекомендации, если власть наконец сформулирует свой заказ. Но пока, надо заметить, она не формулирует никакого исторического дискурса. Показательно в этом отношении, что на наших деньгах изображаются не исторические деятели, а города. С географией в России куда больше ясности, чем с историей. На всех не угодишь, и любой состав национального пантеона способен только ожесточить людей. Общественный консенсус отсутствует, а власть сама еще не определилась.
В этой ситуации особенно интересны попытки забросить наш рай во времена допетровские — философ Вадим Цымбурский только что предложил элите (и забавно, что сам постепенно перешел от холодного жонглирования символами ко вполне искренней апологии) царя Алексея Михайловича. При попытке же заглянуть еще дальше в глубь времен нам в лицо пышет просто-таки раскаленная магма. Там начинается полная историческая шизофрения: одни и те же люди с легкостью верят как в то, что Иван Грозный — православный святой, так и в то, что это не один человек, а четыре (или сколько их там насчитал Фоменко). При взгляде на Средневековье все запутывается окончательно. Великодержавные патриоты, ранее шельмовавшие "евразийцев" как врагов Руси (вспомним, как проклинал Чивилихин Льва Гумилева), теперь слились с ними в невозможном симбиозе (жалким компромиссом выглядит признание теми и другими общей платформы в виде Александра Невского с его "антизападничеством"). Но самым неразрешимым выглядит противоречие между прекрасным нашим язычеством и безжалостно растоптавшим его прекрасным нашим православием.
Я последний, кто станет защищать советскую власть в чем бы то ни было, и все-таки нельзя не признать, что она, по крайней мере, декларировала некоторую рациональность (сама же ее одновременно компрометируя). После нее духи иррационализма вырвались на волю с бандитским посвистом. Самое опасное в том, что исчез водораздел между сферой науки и сферой фантазмов. Страшно не то, что писатели фантазируют на исторические темы, страшно разрушение информационной иерархии. Сторонников "новой хронологии" приглашают на серьезные телепередачи, труды Льва Гумилева вводят в обязательные учебные курсы. На конференциях выступают с камланиями шаманы, депутатши Госдумы разоблачают заговоры вековой давности. "Велесова книга" — подделка, но это никому не важно, потому что ее можно читать как "Властелина колец". Пока что ничего твердого из побулькивающей жижи не оформилось, но боюсь, что эта каша не самое тошнотворное из того, что может у нас свариться.
Александр Иванов: сегодняшняя риторика националистична, и это неприемлемо
Вы известны как сторонник концепции "у нас было великое советское прошлое". Однако на уровне официальной идеологии явно побеждает другая — "у нас была великая старая Русь". Как вы думаете, почему?
В нашем советском прошлом недостаточно оперности. А попытки пробудить в людях чувство истории всегда связаны с большими оперными мизансценами — это Глинка, образование русского национального самосознания. Эти постановочные вещи, связанные с, скажем, XVII веком, эти попытки соединить глобальное сознание с очень национальной, очень фактурной, очень ограниченной территорией, с куполами и теремами — для меня странный момент путинской идеологии.
Сегодняшняя риторика националистична, и это неприемлемо. О советском можно говорить все что угодно, но советская система ни в ком случае не была националистической системой.
Откуда же тогда взялась нынешняя националистичная риторика?
Когда людям объясняют, что они второго сорта, что они "совки" — а это нам объясняли в 1990-х,— это приводит к всплеску фашизоидного национализма. Оказывается, что светская советская идеология была куда более толерантна в отношении различных типов мировоззрения, чем возникающая нынче националистическая модель с ее тягой к "старинному стилю". В советскую систему, например, была встроена некая естественная оппозиция советскому, которая пронизывала все общество, включая Политбюро. Это было массовым настроением. Антисоветизм как компонента включался в развитие советской модели. Советский закон жизни состоял в соединении следования неким ритуалам повседневности и критического отношения к идеологическому канону. Сегодняшние попытки говорить о советском в терминах "совка" должны быть исторически точны. "Совок" — это такой механизм самопрезирания, который крайне непродуктивен. "Совок" — это довольно позднее понятие. Оно стало фигурировать en masse только в середине 1980-х. Тогда появился проект желаемого будущего. А желаемое будущее было в стиле тех вывесок, которые можно до сих пор увидеть в Москве, типа "Европрестиж". Вот когда "европрестиж" стал желаемым будущим, все прошлое и настоящее превратилось в "совок".
То есть вы считаете, что созданию мифа "великой советской эпохи" помешал "совок"?
Отчасти. А отчасти потому, что он недостаточно постановочен. И вот мы сейчас погружаемся в этот лужковский гипсокартоновый "старинный стиль" — в эту пошлость и ничтожество. В то время как все, чем мы вошли в мировую культуру, сделано в несколько десятилетий XX века. Серебряный век и дворянские особнячки — это есть везде. А вот русского конструктивизма, русского авангарда, русского формализма, который повлиял на все на свете... Или вот взять советский извод русского классического романа и чеховской драматургии. Ведь как воспринимается русская классика в XX веке? Как истоки того невероятного социального эксперимента, который осуществлялся здесь. Например, французскими экзистенциалистами Достоевский и Толстой подтягивались к теме советского эксперимента.
Если нам и есть чем гордиться как абсолютно рафинированным культурным людям, то нужно гордиться продуктами революционного взрыва XX века, как бы ни относиться к его чудовищным последствиям. К сожалению, это та цена, которую мы заплатили за нашу культурную, эстетическую самобытность.
Алексей Иванов: то, что сейчас выстраивается — вся эта дрянь, невнятица, вот это — приемлемо
Действие "Сердца Пармы" происходит в XV веке, "Золота бунта" — в XVIII. Говоря о России той, вы некоторым образом имеете в виду Россию нынешнюю?
Тут нет никаких прямых аналогий, никаких сравнений в лоб. Я смотрю на то, что происходит сейчас, я думаю, я делаю какие-то выводы. Эти выводы я воплощаю в поведении своих героев там — в XV, XVIII веках. А можно было бы сделать и другие выводы. Только их сделал бы уже другой автор.
Сейчас популярна "старая Русь", взять хоть кинематограф — "Слуга Государев", "1612", вот вы сами сейчас пишите для Павла Лунгина сценарий из жизни Ивана Грозного...
А для читателя это какой-то новый уникальный интересный мир. Это не интерес к прошлому России, не желание познать смысл России, а просто новая картинка. Те объяснения нашего прошлого, которые предлагаются в большинстве теперешних фильмов и книжек, могут являться объяснениями только для масс, для толпы, для глупого человека. Если спросить обычного человека, а куда, собственно говоря, Сусанин вел поляков? Никто не скажет. Все знают, что куда-то вел, а куда? Из Костромы в Москву что ли? А сами они без Сусанина дойти не могли? И вот на таком уровне объяснение истории и в этих фильмах, и в этих романах.
Мифология для масс и создается на таком поверхностном, обобщенном уровне...
То, что происходит сейчас, это только первый шаг к созданию мифологии. Сначала создается ощущение картинки и потом на этом ощущении уже кристаллизуется миф. А миф дальше уже форматирует современную жизнь. Пока только еще создается картинка — что, да, у нас в прошлом было что-то классное, интересное. Там бегали, стреляли, рубились, девок здорово любили. Пока только на этом уровне. Причем мифология рождается не только апологетически, но и апофатически. То есть мифология может родиться не только на доверии, скажем, к фильму "1612", но и на массовом убеждении, что, нет, все было не так. Целевые установки власти и художественные произведения — это опоры, на которых покоится мифология.
Вы описываете старую Россию как место вполне идеальное...
Скорее, красивое. Мне нравятся географические точки, которые я описываю.
Ну как бы вы определили места, которые описываете, эта старая Россия в вашем описании, она — что?
Фронтир.
То есть?
Граница. Географическая и цивилизационная. То место, где российские цивилизационные структуры сталкиваются со структурами неприемлемыми для России.
А какие это — неприемлемые? И, главное, какие приемлемые?
— К сожалению, приемлемо то, что сейчас с таким старанием выстраивает власть. То есть авторитарное руководство достаточно глупое и бездарное, молчание народа, который втихую живет так, как ему нравится, отсутствие коммуникации между властью и обществом, отсутствие законов, когда они подменяются просто правилами, выработанными внутри сообщества — без апелляции к законам государства. Вот как раз то, что сейчас выстраивается — вся эта дрянь, невнятица. Вот это — приемлемо.
Анатолий Брусникин
Девятный Спас
М.: АСТ, 2007
Василий Ерну
Рожденный в СССР
М.: Ad Marginem, 2008
Михаил Кругов и др.
Иная история России
М.: Время, 2008
Леонид Млечин
Брежнев
М.: Молодая гвардия, 2008
Пьер Паскаль
Протопоп Аввакум и начало раскола
М.: Языки славянской культуры, 2008
СССР: территория любви (сборник по антропологии "интимности" в советской культуре)
М.: Новое издательство, 2008