Столкновение с миром смерти и пустоты

Препаратная борьба

Михаил Трофименков

Тему наркотиков (то есть запрещенных психоактивных веществ) в культуре можно начать и закончить одной цитатой: "Расширение сознания по определению выходит за границы вербального и концептуального... Использование расширенного сознания в действительности невозможно до тех пор, пока мы не сможем... создать соответствующий язык". Так писали в манифесте "Международной федерации внутренней свободы" (1962) семь философов и медиков во главе с легендарным Тимоти Лири — психологом, исследователем ЛСД, по словам президента Никсона, "самым опасным человеком Америки".

Создан ли "соответствующий язык" культуры, адекватный состоянию наркотического "трипа"? Очевидно, нет. Можно говорить о более или менее адекватных переводах с гипотетического языка на язык более или менее традиционного кино или литературы. Не только Терри Гиллиом в фильме "Страх и отвращение в Лас-Вегасе" (1998), где пол штормит под ногами у героев, а официант обрастает мордой птеродактиля, переводит книгу Хантера Томпсона (1971) на язык комедии абсурда. Сам писатель воплощал свой бред в жанре гонзо-журналистики — субъективного социально-сатирического очерка нравов. Важно не то, что герой обдолбан, а то, что обдолбанный герой приезжает в качестве светского репортера на автомобильные гонки. Значит, говорить не о чем? Подождем, пока воплотится мечта доктора Лири?

Боюсь, что ждать нечего. Методичный Лири сформулировал идею "соответствующего языка", опоздав лет на десять. Да, мотив наркотиков как медиума творчества, ключа к тайнам бытия вводился в западную культуру уже 150 лет — романтиками, декадентами, сюрреалистами. Так же неторопливо власть выводила наркотики из легального оборота. В США последней лицензии на торговлю героином, патентованным средством от простуды, лишили какую-то захолустную аптеку в 1954 году. Годом раньше Уильям Ли (Уильям Берроуз) опубликовал "Джанки" — больной репортаж из наркоподполья. И как плотину прорвало.

Бывают странные совпадения. В конце 1940-х в Калифорнии сложилось ядро битников — первого контркультурного сообщества, включавшего Берроуза, плотно сидевшего на опиатах, и неутомимого курильщика гашиша Аллена Гинзберга. Тогда же в Ленинграде, изолированном от "тлетворных влияний" Запада, сдружились очень похожие на битников отцы советского андеграунда. Их лидеры поэт Роальд Мандельштам и художник Александр Арефьев были морфинистами.

Их предшественники и сперва они сами не вводили наркотики в отвратительный им внешний мир — наркотики отделяли их от этого мира, были болезнью — не столько физической, невыносимо описанной Берроузом в "Голом завтраке" (1959), сколько метафорической, клеймом изгнанничества-избранности. Символом солидарности с культурами, подавленными обществом рационализма, агрессии, потребления, пуританизма. Для расистов марихуана — отрада "ублюдков", негров и "латинос", а любимые битниками джазмены, включая Дюка Эллингтона и Луи Армстронга, воспевали ее. Покурив, битник становился "белым негром". Кокаин и опиаты — атрибуты криминального подполья? Отлично. В романтической традиции художник — преступник, мы (художники) для какого-нибудь сенатора Маккарти или товарища Берии тоже преступники, так будем нюхать и ширяться.

Их наркомания была сектантской в религиозном смысле слова. Внедрение наркотиков в популярную культуру тоже начиналось как религиозная проповедь. Классик английской литературы Олдос Хаксли оценил ЛСД, поучаствовав в медицинских экспериментах, и воспел метафизическую силу "кислоты" во "Вратах восприятия" (1954). Карлос Кастанеда, апеллируя к авторитету то ли реального, то ли выдуманного мексиканского колдуна, назвал в "Учении дона Хуана" (1968) ключом к истине мескалин. Кен Кизи, автор "Полета над гнездом кукушки", разъезжал по Америке в расписанном флуоресцентными красками автобусе коммуны "Веселые проказники", угощая ЛСД на организуемых им рок-концертах каждого встречного-поперечного. И, как несущие новое слово миру апостолы, пронеслись по экрану на мотоциклах с бензобаками, набитыми героином, герои Денниса Хоппера и Питера Фонда в "Беспечном ездоке" (1968), чтобы, как первохристиане, погибнуть от рук варваров — фашиствующих "дубленых загривков" из глубинки.

А потом случилось то, что случается с любой благородной идеей, христианской или коммунистической. Брошенная в массы, она превращается в гулящую девку. Битники и рок-музыканты видели в преклонявшихся перед ними толпах хиппи граждан будущей страны Утопии, а это были просто толпы, быстро забывшие об идеалах и прихватившие во взрослый мир только наркотики. Кену Кизи "ангелы ада", с которыми он задружился с легкой руки Хантера Томпсона, мерещились ковбоями-махновцами, союзниками в войне против общества, а оказались просто подонками, добавившими к широкому спектру освоенных ими психоактивных веществ еще и модную "кислоту".

Никто уже не споет, как The Beatles, о "Lucy In The Sky With Diamonds", подразумевая под загадочной "Люси в небесах с бриллиантами" ЛСД. Эвфемизмы и метафоры никому больше не нужны, все говорится открытым текстом. С наркореволюцией случилась та же пакость, что и с революцией сексуальной: ее поставили на конвейер, проституировали в жизни и в культуре.

Наркотики были средством, стали целью. Были стилем, внутренним дизайном жизни, стали жизнью. Герои фильмов последних лет ("Реквием по мечте", "Кэнди") думают не о том, зачем им нужны наркотики, а о том, где их достать. Были достоянием избранных, стали отрадой широких пролетарских масс. Ровно через 40 лет после "Джанки" точку в неудавшемся эксперименте внедрения наркотиков в культуру поставил Ирвин Уэлш романом "Trainspotting", через три года экранизированным Дэнни Бойлом. Героин и прочие субстанции в книге и фильме — деталь повседневного быта деклассированных парней, любителей пива, футбола и телок. Кстати, именно фильм Бойла мог бы быть, в отличие от государственной пропаганды, самым сильным аргументом против них. В конце концов, обосраться в девичьей постели гораздо страшнее, чем умереть от передозняка.

"Столкновение с миром смерти и пустоты"

"Для меня этот визит в мир гриба был испытанием, столкновением с миром смерти и пустоты. Эксперимент протекал не так, как я того ожидал. Тем не менее встречу с пустотой тоже можно расценивать как пользу. После этого существование мироздания кажется гораздо более удивительным".

"Истинная ценность ЛСД и родственных галлюциногенов состоит в их способности изменять настройку длины волны приемника "Я" и вызывать таким образом изменения в восприятии реальности. Исходя из способности вызывать к жизни различные новые картины реальности, этой истинно космогонической силы, становится понятным культовое поклонение галлюциногенным растениям, как священным".

Альберт Хофманн, "ЛСД: мой трудный ребенок"

"А мне становится все лучше, все радостнее. Я уже чувствую, как радость моя своей нежной головкой вползает в мое горло, щекочет его. От радости (я слегка задыхаюсь) мне становится невмоготу, я уже должен отплеснуть от нее хоть немножко, и мне ужасно хочется что-нибудь порассказать этим маленьким бедным людишкам".

Михаил Агеев, "Роман с кокаином"

"Именно это и было самым ужасным: тина преисподней обладала голосом и кричала, аморфный прах двигался и грешил, то, что было мертвым и лишенным формы, присваивало функции жизни. И эта бунтующая мерзость была для него ближе жены, неотъемлемее глаза, она томилась в его теле, как в клетке, и он слышал ее глухое ворчание, чувствовал, как она рвется на свет, а в минуты слабости или под покровом сна она брала верх над ним и вытесняла его из жизни".

Роберт Льюис Стивенсон, "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда"

"Всякий раз, когда вы принимаете ЛСД, вы рискуете. Вы входите в неведомое. Вы воздействуете на самый удивительный и загадочный инструмент — человеческий мозг. Вы должны знать об этом риске. Но вы должны также знать, что рискуете всякий раз, когда дышите воздухом, едите пищу из супермаркетов и влюбляетесь".

"Если вы знаете, что такое оргазм для вашего тела, то без труда представите, что такое психоделический опыт для мозга".

Тимоти Лири, "Семь языков бога"

"Знаете ли вы разницу между богатыми и бедными? Бедные продают наркотики, чтобы покупать "найки", в то время как богатые продают "найки", чтобы покупать себе наркотики".

Фредерик Бегбедер, "99 франков"

"Стыд торчка исчезает вместе с его несексуальной общительностью, которая также зависит от либидо... Наркоман относится к своему телу безлично, как к инструменту поглощения среды, в которой он обитает, оценивает свою ткань холодными руками лошадника. "Ширяться сюда бестолку". Мертвые рыбьи глаза шарят по изувеченной вене".

Уильям С. Берроуз, "Голый завтрак"

"Итак, вот перед вами источник счастья! Оно умещается в чайной ложке, это счастье, со всеми его восторгами, его безумием и ребячеством! Вы можете без страха проглотить его: от этого не умирают. Ваши физические органы нисколько от него не пострадают. Впоследствии слишком частое обращение к его чарам, быть может, ослабит силу вашей воли, быть может, принизит вашу личность; но кара еще так далека, и предстоящее разрушение организма так трудно предсказать с уверенностью! Чем же вы рискуете?"

Шарль Бодлер, "Поэма гашиша"

"Я проглотил это снадобье самым невежественным образом — но все же проглотил. И через час — о Боже! — что за перемена! Что за взлетающий из самых глубин окрыленный дух! Что за откровение, в котором явился весь мир внутри меня! То, что боли мои исчезли, казалось теперь пустяком: сие действие было поглощено грандиозностью открывшегося предо мною — бездною божественного наслаждения <...> теперь счастье покупалось за пенни и помещалось в жилетном кармане, <...> а разлитое на галлоны спокойствие души развозилось почтовыми каретами".