90 лет назад, 20 декабря 1917 года, была образована ВЧК. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, основой успехов чрезвычайной комиссии в подавлении сопротивления большевистской диктатуре было патологическое стремление многих ее сотрудников к насилию.
"Тяжкая, но необходимая работа защиты нового строя"
Сейчас уже мало кто помнит о том, что в первое время после своего создания Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе со спекуляцией, бандитизмом и контрреволюцией выделялась из массы созданных после революции учреждений главным образом своей малой влиятельностью и почти полной беспомощностью. Ничего удивительного в этом не было. До 20 декабря 1917 года ответственность за порядок в столице новой России — Петрограде лежала на руководившем октябрьским переворотом Военно-революционном комитете (ВРК) — достаточно сильной и влиятельной организации, которая имела своих представителей, фактически комиссаров, во всех воинских частях, расквартированных в городе, и руководила районными и заводскими отрядами Красной гвардии.
Казалось бы, в этой ситуации любой новый орган власти с теми же функциями никому не был нужен. Но мастер политических интриг Ленин исходил из совершенно иных предпосылок. В состав ВРК кроме большевиков входили левые эсеры, а отношения между союзниками по свержению правительства Керенского оказались далеко не простыми. Эсеры вели затяжные переговоры о вхождении в коалиционное правительство, не без оснований полагая, что Ленин попытается использовать их как ширму для укрепления своей власти. Еще меньше они хотели потворствовать установлению большевистской диктатуры с помощью ВРК и потому всячески способствовали освобождению арестованных без явной вины представителей оппозиционных партий и свергнутой элиты.
Именно для обхода этого препятствия к завоеванию всей полноты власти Ленину и понадобился ход с созданием Всероссийской чрезвычайной комиссии, оказавшейся на первых порах совершенно декоративной. Но затем в дело вступили законы бюрократической жизни — и новая структура стала бороться за влияние, расширение штатов, рост финансирования. Успехов удалось добиться далеко не сразу. Поставленный во главе нового органа Феликс Дзержинский в начале января 1918 года жаловался в Совнарком:
"Не имея собственной автомобильной базы, комиссия наша не в состоянии справиться хоть сколько-нибудь удовлетворительно с возложенной на нас задачей борьбы с контрреволюцией, саботажем и мародерством. Ордера наши остаются без исполнения, связь с органами Советской власти не может установиться. Наши требования в Смольный на автомобили почти всегда остаются без удовлетворения..."
Не лучше обстояло дело и с людьми. Из-за того что большинству сотрудников ВЧК установили обычный, ничем не отличающийся от прочих совслужащих паек, охотников работать в новом карательном органе, кроме отправленных парторганизациями в добровольно-принудительном порядке, поначалу почти не находилось. Исключением стали лица с темным, зачастую уголовным прошлым, которые сразу же оценили перспективы, открывающиеся перед чекистами. Ведь право проводить обыски, аресты и отправлять по малейшему подозрению в тюрьму в буквальном смысле стоило дорогого.
Еще в конце декабря 1917 года Дзержинскому доложили, что в Петрограде существует частный игорный дом в квартире гражданки Марии Живаго, связанной со следователями ВЧК. А четыре месяца спустя, в апреле 1918 года, на заседании ВЧК по предложению Дзержинского решался вопрос "о необходимости некоторой чистки в личном составе Комиссии ввиду обнаружения злоупотреблений с арестами и освобождениями". Для чистки своих рядов главные чекисты создали комиссию, которой поручалось установить деятельность заподозренных лиц. А чтобы ускорить пополнение ВЧК проверенными кадрами, Дзержинский отправил письмо во ВЦИК:
"От полноты, интенсивности и своевременности мероприятий, принимаемых ВЧК, зависит, быть может, самое бытие Советской республики.
Работники комиссии, уже перегруженные работой, в течение нескольких месяцев оторваны ввиду своей занятости от какого бы то ни было общения со своей партией, Советами и массами. Связь же эта необходима и для успешности работ комиссии, и для привлечения самих масс к этой работе, без чего труды ВЧК не могут быть плодотворны.
Мы просим вас, товарищи, отчетливо уяснить себе изложенные положения, проникнуться их значением и прийти к нам с братской поддержкой путем присылки новых работников в нашу комиссию.
Знаем, что и вы небогаты работниками, но уверены, что все изложенное выше дает нам право и уверенность, что хотя бы за счет напряжения своих сил вы не откажете в помощи и дадите необходимое пополнение из своих рядов в лице наиболее идейных ответственных товарищей для тяжкой, но необходимой работы защиты нового строя, нашей рабочей революции".
Однако партия и правительство пополняли ВЧК чрезвычайно медленно. И потому в комиссии продолжали работать все, кто, несмотря на проступки и злоупотребления, еще мог приносить хотя бы какую-то пользу. Чекистов увольняли и отдавали под суд, лишь когда их проделки становились широко известными и начинали обсуждаться в Совнаркоме и ЦК. К примеру, как в случае с Пузыревским, который в мае 1918 года напился, стрелял в гостинице, захватил автомобиль председателя больничных касс и наговорил лишнего посторонним.
Зато особые кадры, которые чрезвычайные комиссии в центре и на местах получили с полей гражданской войны, определили лицо советской госбезопасности на многие годы вперед.
"Сильное желание работать в органах ВЧК и именно расстреливать"
О том, что противоборствующие стороны во время гражданской войны мало обращали внимание на правила, конвенции и законы, хорошо известно. Однако в советские времена историки и пропагандисты постоянно подчеркивали, что насилие над населением творили белые, предпочитая не вспоминать об ужасах красного террора. А ведь в 1920-е годы большевистскими зверствами даже гордились, а средства пыток и казней, которыми пользовались красные, бережно сохраняли в музеях. Так, в Новосибирском музее хранилась двуручная пила, которой красный партизан Ф. Волков вместе с женой распиливал колчаковских ополченцев после взятия отрядом Г. Рогова городка Кузнецк (ныне Новокузнецк). Из 3 тыс. жителей города, как вспоминали современники, "было вырезано до 1400 человек, главным образом буржуазии и служащих". О том, как происходила массовая экзекуция, житель Кузнецка Д. Т. Ярославцев вспоминал: "Иду я мимо двора какого-то склада. Ворота настежь, на снегу — лужа крови и трупы. И в очереди, в хвост, стоят на дворе семь или восемь человек — все голые и ждут! По одному подходят к трем-четырем роговцам. Подошедшего хватают, порют нагайками, а потом зарубают. И тихо, знаете, все это происходило, и человек начинал кричать только тогда, когда его уже били или принимались рубить..."
О посещении на Алтае штаба другого красного партизанского командира, М. З. Белокобыльского, товарищи по борьбе вспоминали, что увидели "три воза трупов на простых дровнях... человек так до десяти на возу... все были нагие, обезображены... обрезаны носы, уши, выколоты глаза, тела испороты нагайкой". Белокобыльский прославился также расстрелами сотен пленных и сожжением священников живьем в кострах.
Именно эти люди с подобным опытом общения с классовым врагом и пополнили ряды ВЧК в конце гражданской войны и после ее окончания. Не всем им, правда, достались руководящие должности. Белокобыльского пристроили обыкновенным стукачом, а затем сделали внутрикамерным агентом. Чекисты нового призыва и не скрывали, что пришли не столько служить революции, сколько для того, чтобы продолжать безнаказанно убивать. Очень многие приходили в комиссию для того, чтобы продолжать мстить за убитых белыми родственников и близких. Один из новых чекистов писал, что после сцен белого террора у него появилось "сильное желание, несмотря на совершенно другое воспитание в семье и школе, работать в органах ВЧК и именно расстреливать".
Причем числом расстрелянных гордились, и видные чекисты любили бахвалиться количеством лично казненных людей. Один из них, К. Я. Крумин, писал:
"В результате моей упорной работы в чека расстреляна масса видных белогвардейцев. Сам лично участвовал и действительно раскрывал: во Владимире — белогвардейскую организацию "Владимирский офицерский батальон". В Омске — "Организацию полковника Орлеанова-Рощина", организацию офицеров "Самозащита", в г. Новониколаевске — "Сибирское Учредительное Собрание", организацию "Союз мира" (офицерскую), организацию белоэсеровскую "Сибирско-Украинский союз фронтовиков"... Интересующимся моей личностью советую обратиться за справками в архивы чека... Обычно белые меня не любят и считают сволочью, а это равносильно ордену Красного Знамени от Рабоче-крестьянского правительства".
Дело доходило до того, что некоторых приговоренных то ли из соображений экономии боеприпасов, то ли для получения еще большего удовольствия не расстреливали, а душили удавками. Не лучше чувствовали себя подследственные. Изнасилования женщин-заключенных были совершенно обыденным явлением, как и пытки. В 1921 году группа сибирских коммунистов решила рассказать высокому партийному руководству о том, что творят с подследственными:
"Положение арестованных в тюрьме г. Алтайска ужасающее: арестованных сажают за провинности в "темную" — конуру, где человек не может вытянуться на полу в свой рост, а туда сажают несколько человек, сажают на 6-7 суток и за все время не дают не только хлеба, но даже воды. Арестованные становятся совершенно больными, глаза выкатываются из орбит, лицо синеет... По выходе из "темной" арестованные — точно невменяемые — сознаются в таких преступлениях, каких не делали (школьный работник... сам сидел в "темной" и подтверждает эти факты, то же самое подтверждают партийные Сычов и Мостибер, которые сидели в тюрьме Алтайска и видели все царящие там издевательства)".
"В аппарате есть не спайка, а спойка"
Подобная практика хотя и вела к бурному росту числа врагов советской власти, но врагов скрытых, опасающихся хоть как-то проявлять свое недовольство не только делом, но и словом. Количество реальных контрреволюционных дел неуклонно падало, но для поддержания видимости роста успехов требовались все новые и новые дела. Поэтому чекисты стали создавать заговоры с помощью агентов-провокаторов. А также погрузились во внутренние склоки. Они собирали компромат друг на друга, пытались в нужный момент передать его начальству или попросту шантажировали коллег. Причем происходило это на всех уровнях чекистской иерархии, и в склоках постоянно разбирался Дзержинский.
Впрочем, сам человек с холодным умом, горячим сердцем и чистыми руками не брезговал шантажом ближнего. Параллельно с ГПУ, как стала именоваться ЧК с 1922 года, Дзержинский возглавлял Наркомат путей сообщения. И когда там были арестованы несколько сотрудников, он попросил подчиненных подготовить письмо на его имя с требованием об аресте одного крайне нужного ему в НКПС специалиста, объясняя чекистам, что так тот будет работать гораздо усерднее.
После пыток и расстрелов чекисты предпочитали коротать время за рюмкой спиртного. И вряд ли стоило удивляться тому, что в Москву и крупные губернские центры потоком пошли жалобы на чекистов, рыскающих по деревням и отбирающих под угрозой расстрела самогон.
О том, что пьянство среди чекистов стало повсеместным, свидетельствует и переписка Дзержинского с заместителями. Железный Феликс постоянно советовался с ними, сможет ли тот или иной сотрудник преодолеть пагубную страсть и стоит ли его назначать на более высокую должность. Мало того, среди тех, кто в 1922 году, пользуясь положением, получал спиртное из запасов таможни, оказались даже члены коллегии ГПУ.
"Приказываю прекратить эти безобразия,— писал Дзержинский одному из них, С. А. Мессингу,— объявить мой строжайший выговор тем лицам из органов ГПУ, которые получали и требовали эти напитки из таможни, за их незаконные действия и за дискредитирование органов ГПУ. Вместо того чтобы соблюдать закон, Вы сами его нарушали. Расписки всех, кому объявлен выговор, в том числе и Ваша (Вы не имели права из таможни требовать для оперативных действий), должны быть срочно пересланы мне. Все спиртные напитки таможни, как Госфонд, должны быть предохранены от разграбления. Принятие мер возлагается на Вас. Жду объяснений и доклада о принятых мерах".
Но помогало это слабо. Высокопоставленный чекист Л. М. Заковский в 1926 году критиковал на партсобрании товарищей:
"Пьянство вошло в обычное явление, пьянствуют с проститутками, разъезжают на автомобилях даже члены бюро ячейки... О пьянках нашего аппарата известно в Москве. Мне товарищ Ягода говорит: "У вас пьяный аппарат",— и отрицать не приходится. В аппарате есть не спайка, а спойка, и самая настоящая... Некоторые пьют, пользуются у частника широким кредитом, им дают вместо одной бутылки — три. Это считают нормальным, а сообщить об этом считают преступлением".
Но водка не всегда помогала, и среди чекистов широко распространенными стали разнообразные отклонения в психике.
Ко всем прочим проблемам прибавилось еще и взяточничество. Оно существовало в ВЧК со времени ее основания. К примеру, в приговоре по делу члена коллегии Петроградской ЧК Д. Я. Чудина, вынесенном в августе 1919 года, говорилось:
"Показаниями обвиняемых и всеми обстоятельствами дела установлено с полной несомненностью, что:
1. Состоя членом коллегии Петроградской чрезвычайной комиссии, Чудин вошел в интимную связь с сожительницей арестованного спекулянта Свободиной-Сидоровой, которая хлопотала у него и добилась освобождения своего сожителя Вульфа Мееровича Дрейцера.
2. Своим поведением в дальнейшем Чудин давал Свободиной возможность успешно хлопотать через него в чрезвычайной комиссии за других спекулянтов — Эменбекова, Баршанского, Розенберга и др., в то время как Свободина получала за это крупные взятки.
3. Узнав от Свободиной о полученной ею от Эменбекова крупной взятке, хотя сам и отказался от предложенных ему 25 тыс. руб. из этой взятки, все же не только не арестовал ее и не сообщил обо всем своим товарищам в чрезвычайной комиссии, но даже не прервал с нею дальнейшей своей преступной связи и продолжал брать от нее разные продукты".
Чудина расстреляли, но это не стало уроком для остальных. Во время инфляции начала 1920-х зарплаты чекистов обесценивались еще до их получения. И потому сотрудники ВЧК-ГПУ массово перешли на самоснабжение. Некоторых из них осуждали и даже приговаривали к условному расстрелу с продолжением работы на прежней должности. Ведь с 1922 года Дзержинский добился права судить своих сотрудников внутри ГПУ — специально назначенными тройками. А потом долго удивлялся, почему члены высшего руководства считают сотрудников его госбезопасного ведомства особой, привилегированной кастой.
При содействии издательства ВАГРИУС "Власть" представляет серию исторических материалов в рубрике АРХИВ