Как учили нас по прописям, любовь и голод правят миром. Подтверждение этой насквозь литературной сентенции можно найти в любой книге: миром не миром, а литературой крутят, как хотят, именно эти два мощных мотива. По крайней мере, если голод трактовать расширительно, как вообще жажду материального, а любовь еще более расширительно, как жажду вообще нематериального.
Однако ж, если быть внимательным к текстам и честным, следует признать, что картинка складывается с пробелами, пазл неполон: есть третий властитель над литературными персонажами — алкоголь.
И не об одной только классике жанра следует говорить, не о Ерофееве (том самом) с его одеколоновой сказкой и не о ремарко-хемингуэевском элегантном пьянстве (сколько ж по нашим ценам пропивали их герои-бедняки!), а обо всей без исключений литературе. Разве что кроме детской, да и то если не брать в расчет народные сказки, во многих из которых квасят будь здоров.
Возьмите вы, как говорится, любые пять страниц из любого романа — и что же вы прочитаете? Вот Дорохов дует из горла, сидя на подоконнике (подумаешь! в общежитиях не такое учиняли); вот кто-то там вошел, и пробка в потолок (то есть, с шампузы начинали ребята); вот несгибаемый русско-советский солдат поражает гитлеровских оккупантов, приняв пару стаканов без закуски (а вроде в мирное время у нас всегда на закуску хватало); вот Степу Лиходеева черт грамотно похмеляет (впрочем, рецепт спорный и уж точно не единственный); вот взяли родственники на поминки старухи ящик казенной, а старуха все тянет, они ящик и усидели (ах, писал бы автор и сейчас так!).
Или, может, это только в великой русской литературе? Ну, конечно. А то в великой французской всякие расчетливые куртизанки и завоевывающая Париж лимита мимо ртов бордо проносят; в великой английской герои элем брезгуют и про Джона Ячменное Зерно не написано; в великой немецкой до белой горячки с видением нечистой силы не допивается мыслитель?
Что касается текущего литературного процесса, то в нем, конечно, почтенный этиловый спирт потеснен прочей химией, это надо признать. Кто ширяется, кто нюхает, кто на колесах сидит... Но большинство при этом совмещает новаторство с традицией, от глотка-другого не отказывается. Однако ж тут есть некоторое наблюдение, а именно: художественная сила изящной словесности убывает вместе с долей, отведенной в ней крепкому питью. Разве сравнишь нынешний какой-нибудь романец, в котором герои сидят по-сухому и нудят, или просто вторсырьем уже переваренным закусывают, или расширяют сознание, помимо ликероводочных изделий, чисто внутривенно или дорожками, с великими произведениями алкогольной эпохи? Падение литературы оказалось прямо связано с ее отрезвлением, любая эйфория, кроме честной, алкогольной, обнаруживает свою несостоятельность в литературной ткани сочинения.
И, заметьте, речь не идет об авторе. Автор может (гипотетически) быть вообще непьющим и проникать в суть предмета исключительно силой творческого воображения. Точно так же как о любви можно — доказано — прекрасно писать без виагры. Не в сочинителе дело, а в персонажах, это они усыхают, простите за каламбур, без выпивки. Исчезает из текстов огромное поле изобразительности: жанровая живопись застолья у заднего крыльца гастронома, скупые мужественные портреты у барной стойки, строгая и сумрачная графика утренних мучений.
Тут, простите за личное и пиар, к слову, вышел у меня пятитомник, без чего-то полное прижизненное собрание, две с большим лишним тысячи страниц. Ну, просмотрел я на этот предмет все пять толстых книг, и что же? Ни единого сочинения нет без этого самого! Честное слово. И никакой это не художественный метод, а простое реалистическое изображение жизни в формах самой жизни, как положено. И особенности авторской биографии ни при чем — можете в любом книжном любые другие, с другими выходными данными, пять книг взять, найдете то же самое.
Это не водка, господа. Это литература.