Назвать Андрея Куркова по-настоящему популярным писателем нельзя. Но при этом большинство читающей публики хоть что-нибудь про него, да знает. Например, что когда-то киевлянин Курков самолично продавал свои книжки с лотка на Подоле. Потом — еще будучи никому не известным — на собственные деньги разместил на киевских троллейбусах рекламу: что-то типа "Покупайте новый сногсшибательный бестселлер Андрея Куркова". Потом Курков прославился на Западе (существует история про то, как он этот свой зарубежный успех остроумно спродюсировал, но она какая-то запутанная). В Москве его книжка "Пикник на льду" продавалась уже в качестве "единственного произведения писателя из СНГ, которое оказалось в топ-десятке европейских бестселлеров".
В этом "Пикнике на льду" рассказывалась история очень одинокого человека и его единственного друга — пингвина. И даже те, кто совсем ничего про Андрея Куркова не знает, про этого пингвина Мишу слышали. Пингвин Миша вместе со своим хозяином продирался через безумие постсоветской Украины, причем экзистенциалистское безразличие человека к происходящим вокруг него убийствам и прочим ужасам можно было сравнить только с безразличием пингвина. Но все-таки пингвин волновался больше, потому что к концу повествования заработал порок сердца. Такой трогательный.
Со времен "Пикника" у Куркова выходило еще несколько книжек, но ни про одну из них нельзя сказать ничего интересного. Теперь же писатель разразился масштабным романом "Ночной молочник", который вроде бы написан специально для того, чтобы про него говорили всякое — может быть, даже интересное.
Ну, например, можно поговорить о яркой жизни писателя Куркова. В конце произведения проставлены годы работы над романом — 2005-2007, а также наименования населенных пунктов, где эта работа происходила: Киев-Лазаревка-Хельсинки-Черноморская Коса (Очаков)-Евпатория-Лондон-Эдинбург-Любляна-Новый Сад. Во всех этих местах пришлось трудиться Андрею Куркову, чтобы написать почти пятьсот страниц романа нравов с приключенческо-детективными элементами, который при всем при этом раскрывает тему взаимоотношений индивидуума с Родиной.
Ведь что есть подлинное начало начал — даже более начальное, чем родительский дом? Нет, не догадались — материнское молоко. Этого молока очень много у молодой сельской матери-одиночки Ирины. Так много, что она сдает его в Киеве на молочную кухню. Странная какая-то эта кухня — законспирированная. Но не до такой степени, чтобы читатель не догадался, что сцеженное из наливных Ирининых грудей питание идет совсем не новорожденным деткам, а новым украинским и их женам для поддержания моложавости.
Нагуливая молочко в парке на свежем воздухе, Ирина встречает Егора — он работает охранником президентского дворца, но сам-то родом тоже из деревни, и это выгодно его отличает от "городских проворных мужиков". Между молодыми людьми зарождается здоровое чувство. Егор выясняет, на кого идет Иринино живительное молоко, забирает ее с сомнительного места работы и водворяет обратно на село, где к ее обильным грудям приникают жаждущие младенцы, которых писатель Курков к этому моменту начинает доставать как фокусник из шляпы. По ходу дела появляется второстепенный персонаж, который говорит такие слова: "Молоко — это важнее, чем кровь. Через молоко в ребенка код нации вливается, формирует его будущее самосознание. Если украинского хлопчика немка своим молоком вскормит — выйдет из него немец. А у нас и так уже такая мешанина! Поэтому и согласия политического нет! Все словно или молочной смесью, или иностранным молоком вскормлены..."
Идиот этот персонаж или мудрец, из курковского текста и контекста понять невозможно. Роман написан тем уже набившим оскомину способом, когда все вроде бы и всерьез, а в то же время и нет, то ли трагично, то ли даже иронично. Так что — выходит — писатель за слова не отвечает, а читатель пусть как хочет, так и понимает. Все равно останется в дураках.
Особенным дураком себя ощущает читатель, достигнув последних строк произведения: в специальном постскриптуме сообщается, что вместо "Ирина" (так, напомним, зовут изобильную грудным молоком героиню) следует читать "Украина". Успокаивает лишь то, что имеется большая вероятность, что до этого финального разъяснения читатель не доберется, комфортно, хоть и раздраженно оставив чтение где-то в первой трети — посреди невнятных коллизий с таинственным "лекарством от страха" и еще более таинственным "клубом лунатиков", которыми Андрей Курков для остроты приправил свой молочный продукт.
СПб.: Амфора, 2007
Стрела бога
Чинуа Ачебе СПб.: Амфора, 2007Роман "Стрела бога" (1964) нигерийского писателя Чинуа Ачебе уже переводился на русский язык в начале 1980-х. Теперь, когда Ачебе стал лауреатом международного "Букера", роман издали снова. Что правильно, поскольку перечитывать Ачебе стоит. Прекрасный писатель, африканский классик, сегодня он один из реальных кандидатов на Нобелевскую премию по литературе, в последние годы, правда, практически оставивший писательство ради университетских лекций и политических выступлений, в которых все более рьяно клеймит Запад за политику, убивающую традиционную культуру его родной Африки.
В центре романа, разыгрывающегося в Нигерии 20-х годов прошлого века, Эзеулу — верховный жрец пяти деревень, поклоняющихся богу Улу. Эзеулу уже глубокий старик, но по статусу вынужден сохранять не только традиции своего племени, но и добрые отношения с пришедшими на его землю колонизаторами. Он даже отправляет учиться "религии белого человека" одного из своих сыновей. Видя мудрость Эзеулу, британский наместник капитан Уинтерботтом решает назначить его местным вождем и вызывает к себе. Однако Эзеулу отказывается, за что его на два месяца сажают в тюрьму, а пока жрец отсутствует, разрушается течение местных ритуалов. В итоге племя не может вовремя провести ритуал сбора урожая и, чтобы собрать с полей свой ямс, пока земля не замерзла, быстренько переходит в христианство — стрела бога, направленная, чтобы покарать племя за непослушание, оборачивается против него самого.
"У меня есть две руки,— говорит Ачебе,— и я стараюсь использовать каждую". Это он о своей бикультурности — нигериец из племени игбо, пишущий по-английски, родившийся в новообращенной протестантской семье, воспитанный на африканских сказках, которые рассказывала ему мать, и английских книжках отца, главной из которых был прозаический пересказ "Сна в летнюю ночь". Две культуры у Ачебе не вступают в конфликт, а, напротив, пересекаются. В "Стреле бога" после фольклорных частей из жизни Умуару кусками идет классический приключенческий роман XIX века, в котором страдают на чужой земле от плохой еды и малярии хорошие британцы, желающие всем добра. "Традиция" для писателя вообще слово ключевое — конфликт рождается здесь из столкновения двух культур, африканской фольклорной и западной письменной, и так и остается литературным, потому что ни одной из них Ачебе явного предпочтения не отдает. Просто одна умерла, а другая выжила, а сам писатель вроде как ревнивый хранитель обеих.
Исламская кухня
Лилия Зауали М.: НЛО, 2007Книга Лилии Зауали "Средневековая кухня исламского мира" на Западе в списки бестселлеров не попала, хотя вполне себе считается одним из самых авторитетных исследований по мусульманской кухне. На русский язык книгу перевели как "Исламская кухня", что не совсем верно, поскольку первую треть не очень увесистого тома составляют экскурсы в средневековую историю, а остальные две — рецепты, взятые из кулинарных книг Средних веков. Причем если первая часть получилась достаточно научной, то вторая — это своеобразный путеводитель гурмана по настоящей исламской кухне с ее приправами и специями и смелостью добавлять мед в уксус, а соленую рыбу заправлять гвоздикой, корицей, изюмом и бутонами роз.
Уроженка Туниса и выпускница Сорбонны, Зауали пишет о еде совсем без аппетита. Возможно, к этому обязывает сам стиль изложения. Это все-таки скорее историческое исследование, чем поваренная книга, и даже рецепты в ней взяты из сборников более чем тысячелетней давности. Это кухня не для обжор, она скорее призывает к воздержанию при тщательном выборе продуктов и некоторой даже жестокости в обращении с ними. Например, в одном из рецептов живую рыбу предлагается опустить в виноградный сок, пока она не пропитается им насквозь. Тем не менее рецепты отобраны так, что в их воплощении нет ничего невозможного, даже если в вашем распоряжении только продукты из соседнего супермаркета. Средневековый стиль сохраняется только в поэтичности образов: "Полейте блюдо растительным маслом, посыпьте измельченной рутой и в заключение украсьте зернышками граната, если будет на то воля Бога".
У исламской кухни, кстати, есть еще одна особенность: кулинарные книги, на основе которых строит повествование Зауали, были написаны мужчинами и для мужчин. Тут исламский мир немногим отличается от западного — там, где идет речь о пище гурманской, женщине на кухню хода нет. Впрочем, есть здесь история и женщины-повара. Ба`де, наложница принца Ибрахима аль-Махди, жила в Багдаде в начале IX века, и ее кулинарный талант вошел в легенды. Ба`де, рассказывают, была блондинкой и арабкой только наполовину. Но пальчики оближешь, какой она готовила сикбадж.