Искусствоведа и куратора, заведующего отделом новейших течений Третьяковской галереи Андрея Ерофеева обвиняют в разжигании национальной и религиозной вражды. Министр культуры назвал сделанную им выставку "Соц-арт" позором России. О том, каких жертв требует современное российское искусство, Андрей Ерофеев рассказал корреспонденту "Власти" Анне Толстовой.
— За что на вас подали в суд?
— Я сделал в этом году две выставки. Одну большую в Третьяковке — "Соц-арт". И другую, совсем маленькую, в Сахаровском центре — "Запретное искусство-2006". На второй были показаны вещи, которые в последнее время, в 2005 и в 2006 годах, стали вдруг без каких-либо профессиональных оснований сниматься руководителями музеев с больших выставочных проектов, в том числе и с моих собственных. Всего 24 работы, которые можно было рассмотреть через дырочки в фальш-стенах. Это отнюдь не творения маргинальных художников. Это работы первостепенных, самых известных художников — Ильи Кабакова, Михаила Рогинского, Леонида Сокова, Александра Косолапова, Вагрича Бахчаняна, Вячеслава Сысоева, Михаила Федорова-Рошаля.
— Что же в их произведениях крамольного?
— Во-первых, как это часто бывает у художников в России, в этих работах используется нецензурная лексика, мат, грубые народные частушки — этого начальство ханжески боится. Во-вторых, начальникам не нравится изображение обнаженного тела — в России всегда существовало пуританское отношение к наготе. И в-третьих, религиозные образы, используемые в неканонических иконографиях. Например, обошедшая все газеты работа, в которой цитируется "Распятие" Караваджо, но на месте лица Христа изображается орден Ленина (коллаж Вагрича Бахчаняна.— "Власть"), вызвала грандиозный скандал, на мой взгляд, необоснованный: работа относится к советскому периоду нашей истории, когда единственным русским богом был объявлен известно кто. Выставка поднимала вопрос: мы готовы исключать подобные произведения с больших публичных экспозиций, которые обращены к широкому зрителю, чтобы не волновать особо чувствительных людей, но тогда где и как эти работы показывать, в каком формате? Мы же не можем не принимать во внимание, что Пушкин писал матерные и богохульные стихи — в детских книжках их не печатают, но в каких-то других изданиях они все же публикуются. То же самое и в отношении матерных произведений Ильи Кабакова или Леонида Сокова.
— Эта профессиональная дискуссия, кажется, вышла на другой уровень?
— Да, неожиданным образом возбудился целый ряд ультраправых националистических организаций и примкнувшие к ним экстремистские личности из Русской православной церкви. Эти господа, вообще-то неплохо разбирающиеся в искусстве, намеренно недобросовестно интерпретировали произведения с выставки "Запретное искусство", сделав вид, что способны лишь на примитивно-буквальное восприятие, и наговорили массу глупостей и гадостей в отношении художников и кураторов. Своей пастве — чернорубашечникам из "Народного собора" и "Движения против нелегальной эмиграции", организаций, ориентированных по стилю мышления и поведения на боевые дружины 1930-х годов в Германии и Италии,— смысл выставки эти господа объяснили самым извращенным образом: как насмешку над национальными ценностями. Именно эти организации, прежде всего "Народный собор", заручившись поддержкой Сергея Бабурина, депутата Курьяновича и других, подали на нас, то есть на меня и на Юрия Самодурова, директора Сахаровского центра, иск в прокуратуру. Возбуждено уголовное дело: статья 282, пункт 1 — разжигание национальной и религиозной вражды.
— По поводу выставки "Соц-арт" вам тоже грозит уголовное дело?
— Скандал со снятием произведений с выставки "Соц-арт" перед ее отправкой в Париж оказался публичным: французы потребовали объяснения, почему вещи в последний момент вынимаются из ящиков. Выставка несколько раз прошла цензуру, вначале внутри Третьяковки из нее вычистили 65 работ, потом в Министерстве культуры — порядка 20 работ, но все равно она получилась отличной. Однако те же самые ультраправые организации, которые эту выставку не видели, потому что они на выставки вообще не ходят, использовали эту историю как предлог. И, уже не прикрываясь никакими фиговыми листочками православной легкоранимой чувствительности, подали еще один иск — туда же, в Таганскую прокуратуру. По второму иску пока нет решения, а по первому делу я был на допросе у следователя. С одной стороны, суд — все же более цивилизованная форма выяснения отношений, чем физическое избиение куратора или погром в галерее. Этот этап, хочется надеяться, в России миновал. Но с другой стороны, вряд ли стоит выяснять отношения с искусством с помощью статей Уголовного кодекса. Но этим людям наплевать на искусство, им неинтересна ткань актуальной русской культуры, ее тенденции, формы и образы — им важно наброситься, раздавить, "морально уничтожить". Потому что сама фигура художника, художественный взгляд на мир, свободный, игровой, зачастую ироничный и парадоксальный, им противны. Они отождествляют Россию не с живой культурой, а с идеологическими кирпичами типа "Москва--Третий Рим" или "православие-самодержавие-народность", с традициями милитаризма и коллективного служения государственной машине.
— Вы считаете, что причины скандалов сугубо политические, а не эстетические?
— Эти люди прежде всего реагируют на искусство, которое смеется. Потому что они отождествляют себя с языком власти, для них важно выстраивание государственной риторики, а тут приходит художник и каким-то неожиданным разворотом, смещением создает парадоксальный образ, очень смешной, который полностью разрушает все, что они строили. Конечно, их раздражает прежде всего искусство дадаистское или абсурдистское. Недаром сталинизм расправился жестче всего именно с таким искусством, с искусством обэриутов. Хармс для Сталина был куда опаснее Пастернака. Потому что с точки зрения политического эффекта кислота абсурдистских метаморфоз, мощный импульс деконструкции, заложенный в них по отношению к любым формам языкового принуждения, несопоставимы с лирической поэзией.
— Однако у ваших противников тонкий вкус. На скверную выставку "Новый ангеларий" в Московском музее современного искусства, где было полно актуального искусства с религиозной символикой, которое можно истолковать как оскорбление, погромщики не явились. Зато проза Владимира Сорокина, опера "Дети Розенталя" или ваши выставки вызывают открытую агрессию.
— Выставки "Новый ангеларий" и "Верю!" проходили под покровительством человека по фамилии Церетели. Ультраправые хорошо ориентируются в системе социальных иерархий и не выбирают проекты, имеющие мощную властную поддержку: за Церетели стоят Академия художеств, мэрия Москвы и так далее... Но есть и другой момент: фашисты всегда атакуют актуальную культуру, потому что именно живой язык описания современности им враждебен.
— В Третьяковке и до "Соц-арта" снимали с выставок произведения искусства, но под давлением общественности. Например, с вашей же выставки "Русский поп-арт" в 2005 году сняли якобы оскорбляющую православных "Икону-икру" Александра Косолапова.
— Интервенция активистов православных организаций в наш музей началась еще со времени первой Московской биеннале современного искусства — в начале 2005 года. На выставку "Сообщники", организованную моим отделом, явился какой-то экзальтированный субъект, представившийся верующим, и у всех на глазах порвал работу группы "Синие носы" "Гори, гори, моя свеча", где были показаны некие персонажи в масках Путина, Христа и Пушкина.
— Вы обращались в суд?
— Нет, мы даже не составили акт. Был выходной день. Научные сотрудники отсутствовали, а смотрители и милиционеры его не задержали. Боялись, может быть, как бы он чего большего не натворил. Я тогда написал статью об этой выставке, которую закончил словами: "Он еще вернется".
— Наверное, если бы он порвал картину Шишкина, в музее бы это заметили? Большинство сотрудников Третьяковки все еще не относится к актуальному искусству как к искусству?
— Безусловно, многие наши коллеги — от рабочих до старших научных сотрудников — относятся к этому материалу с большим недоверием: они всю жизнь проработали в музее сугубо традиционной ориентации, их чувства вполне объяснимы. А эстетический разрыв между классическим и современным искусством просто колоссален: вместо бронзы, золоченых рам и драгоценных материалов — предметы, найденные на свалках, где пыль, грязь, распад и прочие искажения идеального облика особо ценятся как выразительные приемы. Трудно объяснить человеку, который всю жизнь ходил и тряпочкой вытирал мраморную статую, что инсталляция "Ящик с мусором" Ильи Кабакова — это глубокое произведение, в нем много смыслов, для понимания которых важно сохранить и пыль, и грязь. Специалист в одной сфере эстетики перестает воспринимать следующий этап искусства как художественное высказывание. Человеку куда проще меняться политически, чем эстетически.
— Сторонники традиционной эстетики в музейном руководстве преобладают?
— Это действительно большая проблема, связанная с нашими культурными институциями, кризис музеев, паралич их взаимодействия с живым искусством. Нашими музеями руководят люди, сформированные в советское время и в основном на образцах соцреализма. Как бы эти люди ни хотели, но они не могут оценить, к примеру, "целующихся милиционеров" — не могут воспринять эту великолепную метафору современной России (речь идет о работе "Эра милосердия" группы "Синие носы".— "Власть"). Они видят в этой постановочной фотографии лишь свидетельство непочтительного отношения к представителям власти, лишь издевку, хулиганство, и волей-неволей у них вырываются высказывания очень близкие взглядам ультраправых. Конечно, между теми и другими большая разница — одни мракобесы, другие — консерваторы, но их несовместные усилия приводят к тому, что Россия — единственная страна цивилизованного мира, где на улицах, в публичных пространствах не встретишь современного искусства. Посмотрите вокруг — на монументы, мозаики метро, росписи общественных зданий, на архитектуру. Все это "комбинатовская", анонимная и эстетически унылая продукция. Мы живем в некрасивом мире.
— Если отделу новейших течений так сложно прийти к взаимопониманию с остальными отделами Третьяковки, может быть, отдельный музей современного искусства стал бы решением проблемы?
— Отдельный государственный музей современного искусства с филиалами по всей стране был бы, конечно, лучшим решением проблемы. Вот в Испании после смерти каудильо Франко были выстроены десятки таких музеев и вложены огромные деньги в приобретение Миро, Дали, Пикассо и прочих мастеров, которых франкисты ненавидели так же, как наши ультраправые — "Синие носы". Но никто нам, увы, отдельного музея не предлагает. Программы структурной реорганизации отечественных музеев не существует. Мы и наши коллеги из других городов вынуждены существовать в музеях общего профиля, многие из которых по уши завалены официальным советским искусством. Третьяковка в ХХ веке стала главным хранилищем соцреализма, то есть государственного искусства коммунистического режима. Конечно, соцреализм в новой экспозиции Третьяковки несколько уравновешен авангардом 1910-1920-х годов и нонконформизмом 1960-1980-х годов, но он все-таки подается как ядро, как средоточие российской изобразительной культуры ХХ века. Он преподносится в качестве специфической "национальной традиции" реализма.
— В том смысле, что Иогансон — наследник Репина?
— Говорю со всей определенностью: не было такой традиции! Соцреализм — это рутинная и унизительная госслужба для несчастных художников, кто не имел возможности или сил бороться с режимом. Вклад России в мировое искусство XX века в другом. Россия предложила совершенно новое художественное мышление и мировоззрение, которое было усвоено всем миром в качестве современной эстетики. Откуда взялся минимализм, откуда взялся конструктивизм? Из России по большой части. Конечно, в Голландии был Пит Мондриан и группа "Де стиль", в Германии — школа "Баухаус", но качественный всплеск авангарда, отменивший практически полностью силу притяжения античной и европейской классики, пришел от нас. Поэтому к нам в Москву, как в модернистскую Мекку, ездят смотреть на руины конструктивизма архитекторы со всего мира. А сами мы гордимся сталинскими высотками. А в Третьяковке конструктивизма — один зальчик, супрематизма — еще один, зато 20 залов соцреализма. Хотя этот соцреализм увел русскую школу куда-то на задворки искусства, утопил все талантливое и вытащил все самое безвкусное и бесцветное. Я полагаю, что надо десоветизировать историю российского искусства, больше не ставить знака равенства между понятиями русская и советская эстетика.
— Каким образом вы предлагаете "десоветизировать" Третьяковку?
— Мы в Третьяковке с большим трудом, но начали движение в этом направлении. Наметилось разделение на две экспозиции, две версии развития отечественного изобразительного творчества. С одной стороны, экспозиция советского соцреализма, его истоков, сталинских вершин и брежневских вариаций, которую лучше всего было бы развернуть в здании бывшего Музея Ленина. С другой стороны, музей новаторского русского искусства XX-ХХI веков на Крымском Валу, в здании, которое уже сегодня называют "новой Третьяковкой". Пока этот процесс спонтанен, но рано или поздно он должен стать целью и программой структурных изменений Третьяковской галереи, которая уже сегодня имеет сеть музеев-филиалов. Никто не собирается разваливать единое музейное объединение под названием "Государственная Третьяковская галерея". Но автономизация частей пойдет ему, безусловно, на пользу. Нам необходимо развивать наше здание на Крымском Валу как главную витрину современного искусства России. Его можно было бы насыщать самым разным актуальным художественным материалом — инсталляциями, видеоартом, фотографией, кино. Нужно развернуть рядом библиотеку, аудиотеку по современному искусству, устраивать выставки как российского, так и зарубежного современного искусства, показывать архитектуру и дизайн. Но будучи тесно привязанными к старой Третьяковке, наши залы вечно заняты традиционным искусством, а зачастую и вовсе пустуют.
— История с запретом экспонатов "Соц-арта" на уровне Министерства культуры, видимо, говорит о том, что у нас теперь есть цензура?
— Пока упорядоченной институциональной цензуры нет. Такой цензурой должен был бы заниматься специализированный цензурный комитет, по типу советского Главлита. Сейчас мы сталкиваемся с единичными цензурными акциями перестраховщиков и конформистов. Но наблюдаются и плановые действия по организации локальной цензуры — у нас в музее, например, сразу после скандала с "Соц-артом" восстановили ненавистные всем художникам и кураторам "выставкомы". Снова надо все и вся согласовывать с начальством. Дирекция опять склонна отождествлять себя с заградотрядом, давящим инициативы собственных сотрудников. Расширяется и список организаций, применяющих самоцензуру в своей работе с художниками. Вот уже и дирекция Государственного центра современного искусства, который по идее является форпостом актуального искусства, заявляет, что будет внимательнее относиться к "провокационным картинкам". Опасность такой самоцензуры в том, что мы опять собственными руками задушим свое искусство. Может быть, не до конца, не до полной агонии, но изуродуем и искалечим его. Это и есть цель ультраправых и экстремистски настроенных православных идеологов: запихнуть, как в советские времена, всех неугодных художников в подполье. Нашей стране, похоже, реально может быть навязан китайский вариант организации культурной жизни.
--Что вы имеет в виду?
— В сегменте государственных институтов Китая — полный мертвяк, бюрократический академизм или религиозный фольклор. А в сфере частных галерей — расцвет современного творчества, которое жадно сегодня коллекционируют во всем мире, за исключением самого Китая. Актуальные художники России тоже могут уйти в частную галерейную жизнь. Но между галереями и музеями — огромная разница, и она вовсе не в том, что у одних частное руководство, а у других — государственное. Галереи обслуживают и насаждают коммерческий вариант искусства: он связан с дорогим предметом, здесь важнее всего, как данная вещь будет смотреться над диваном в интерьере. В музее же этот аспект совершенно отсутствует: здесь искусство понимается как отношение к миру, как язык его описания, предполагающий множество разных форм. Музей помогает художнику проявить его концепцию, его мировоззрение, а галерея выявляет рукодельные достоинства. А концептуальная, идеологическая составляющая всегда, между прочим, была самой сильной стороной русского искусства и особенно ценилась в мире. Поэтому надо сопротивляться до последнего, чтобы музеи имели возможность работать с актуальным искусством.