Премьера театр
Московский театр юного зрителя показал премьеру спектакля "Роберто Зукко" по пьесе классика французской постмодернистской драматургии Бернар-Мари Кольтеса. Постановку осуществил Кама Гинкас — и в соединении имен Гинкаса и Кольтеса РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ видит один из главных парадоксов сегодняшней московской афиши.
Зрители на спектакле Камы Гинкаса сидят прямо на сцене, рядами скромного, мест на сто с небольшим амфитеатра. Ничего особенного в подобной рассадке публики, конечно же, нет. Если что и странно, так это то, что зрительская трибуна стоит не параллельно рампе, а наискось, от левого ближнего (если смотреть из зала) угла сцены к правому дальнему. По воле художника Сергея Бархина зады сценической коробки открываются нам какими-то черными углами, нишами и закоулками — это изнанка большого города, каменные джунгли, зазывно и в то же время убого сверкающие сине-красной неоновой рекламой ночных заведений. В пьесе Бернар-Мари Кольтеса квартал назван "Маленький Чикаго".
"Роберто Зукко", безусловно, городская пьеса, места ее действия — тюрьма и квартира, публичный дом и полицейский участок, городской парк и станция подземки. Кама Гинкас как раз и ставит спектакль о современном городе. Но этот его город сжат и тесен. Неслучайно после того, как зрители расселись по местам, театральный занавес за их спинами со значением задергивается: публика должна почувствовать себя на сцене как в мышеловке. Господин Гинкас вообще любит опасные игры в замкнутом пространстве. Несколько последних по времени спектаклей режиссера шли на большой сцене, и вот теперь он вернулся в камерные условия, чтобы обострить игру.
Игра и на этот раз оказалась опасной, однако не в том смысле, который обычно связывается со спектаклями Камы Гинкаса. Не условия театральной игры здесь будоражат воображение и щекочут нервы, а ее исходные обстоятельства. Последняя пьеса знаменитого французского драматурга — рассказ о молодом человеке, убившем отца, а потом сбежавшем из тюрьмы, чтобы убить свою мать, полицейского и встреченного в парке ребенка, причем на глазах у матери,— пугающий, но при этом исполненный таинственной поэтичности текст. Зукко — порождение и воплощение современного жестокого мира. Его кровавые дела ничем не мотивированы, он вовсе не бунтарь "с идеями" и не романтический герой, мстящий человечеству. Скорее он воплощение рока, но в мире, лишившемся высшей силы. Роберто Зукко своего рода черная дыра, притягивающая тех, кто оказывается на его пути или хотя бы в его орбите.
Исступленно-настойчива Виктория Верберг в эпизодической роли матери Зукко. Члены семьи безымянной девчонки, которую выбирает в спутницы Зукко, словно срисованы с какой-то нашей беспросветной бытовухи. Кстати, Елена Лядова, играющая саму девочку, единственная в спектакле, кому дано сыграть какую-то надбытовую, надтекстовую причастность к злу и мировой пустоте. А уж актерам Сергею Лавыгину и Алексею Дубровскому, играющим по несколько ролей, позволено вытворять вообще невесть что: как охранники и полицейские они пробуют то украинский, то кавказский акцент, а как мужчина и женщина, свидетели очередного преступления Зукко, разыгрывают целое шоу в духе сегодняшних телеразвлечений.
Ключевое несовпадение мировоззрений, отсутствие "большой игры" не отменяет в спектакле игр частных, малых, но в результате с пьесой происходит худшее и самое простое, что с ней может произойти,— она просто распадается на череду эпизодов. Эдуарду Трухменеву в роли Зукко скрепить их тоже не удается. Обладатель роскошной, мужественной фактуры, он прилаживается к роли черной дыры то так, то эдак, но без особого успеха. Наверное оттого, что его путь проложен из никуда в никуда — кольтесовский финал с солнцем, вспыхивающим, точно атомный взрыв, театром проглочен, и актеры почему-то танцуют. Видимо, что-то празднуют.
Режиссер меж тем хотел избежать излишней поэтичности. Кама Гинкас ставит новый перевод, недавно сделанный Натальей Санниковой, он и лексически гораздо жестче, ненормативнее, чем до сих пор читавшийся всеми перевод Маши Зониной. Не зная оригинала, трудно сравнивать русские варианты, но одного не раз отмеченного исследователями качества текст пьесы лишился — ощущения бездонной пропасти, зияющей в конце каждой фразы.
Но вот чего Кама Гинкас наверняка не хотел избегать, так это темы мира без бога, мира, где все дозволено. Неслучайно в начале спектакля возникает топор, а "трущобы" сцены так и просятся стать местом действия "Преступления и наказания". Достоевский — один из любимых авторов режиссера. Метания между верой и безверием, мучительное переживание своей и всеобщей богооставленности — постоянная тема Камы Гинкаса. Поэтому и непонятно, почему он заинтересовался пьесой "Роберто Зукко". Может, конечно, показаться, что тема в Кольтеса каким-то образом вживляется. Однако на самом деле вопрос о боге в этом сочинении разрешен бесповоротно: бога нет, и даже говорить о нем бесполезно.