догадался Сергей Ходнев
В IX веке был такой константинопольский патриарх по имени Фотий. Патриархом он стал в результате сложного стечения обстоятельств, а до поры до времени был весьма образованным придворным сановником. Собственно, о его образованности и речь. Фотий, которому пришлось сыграть весьма неоднозначную роль в церковной истории, еще до своего прыжка на константинопольскую кафедру написал книгу, которая увековечила его имя. Книга эта известна под названием "Тысячекнижие" (или "Библиотека"), хотя в этом названии и есть солидное преувеличение — на самом деле пресловутое сочинение представляет собой краткий отчет о 280 книгах.
"Тысячекнижие" написано не то чтобы с интонациями финального приговора для вечности, это именно что конспект. Читал Фотий буквально все что угодно: скорее близкие ему по времени богословские труды, исторические сочинения греческих и римских авторов, труды ранних отцов церкви, античные романы. Про всего Геродота мог отделаться парой абзацев, в случае какого-нибудь кардинально важного отца церкви мог уклончиво похвалить стиль, не вдаваясь в подробности, зато иногда запальчиво пересказывал сюжет вроде бы совсем неважной греко-римской книжонки. И вот так уж вышло, что иногда его заметки и оказываются единственным источником сведений о многих и многих книгах, которые, увы и ах, пропали — вообще пропали. Так что без помощи Фотия теперешнее знание античной литературы было бы далеко не полным.
Сейчас сама такая ситуация выглядит чем-то палеонтологическим. Корпус текстов — всех письменных текстов, включая амбарные книги, который циркулировал в IX веке, выглядит просто микроскопическим по сравнению с тем количеством текста, которое доступно любому современному рабу Божию. Что бы там ни происходило с медиа, количество информации, которое передается именно в виде текста, имеет поистине астрономические масштабы. Только информация эта эфемерна. Среднестатистический компьютер, гикнувшись, погребает количество текста, которое сопоставимо если не с Александрийской библиотекой, то со среднестатистической монастырской библиотекой Средневековья уж точно.
Другое дело, что в этом ворохе информации бумажная книга теперь выглядит участником мало сказать не первостепенным; где-то ей легче бороться за свое первенство (альбомы по искусству), где-то — совсем невозможно (справочные издания). Как ни странно, залог ее долгожительства вовсе не ее архетипические свойства, знакомые хоть Геродоту, хоть Фотию, а вещь куда более молодая (да, некоторый род книгоиздания был и в Византии, но он не в счет) — книгоиздание как индустрия, как коммерция. Треклятые книгопродавцы все-таки воспитали в массах атавистическое доверие к людям, которые что-то отобрали, что-то отредактировали и вот напечатали, потратились. Каковое доверие издатели, собственно, и пытаются всячески подогревать. Они люди небескорыстные, это понятно, но благодаря их своекорыстию пока что и существует умозрительная грань между словесностью, которая хоть к чему-то обязывает, и словами, которые тратятся без всякой обязательности.