Вместо дикого зверя в книжку

В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга Глеба Морева «Иосиф Бродский: годы в СССР. Литературная биография». Михаил Трофименков читал сугубо академическое исследование как незаурядный триллер.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Петербург, как никакой другой город, специализируется на создании литературных культов личности. Прежде всего речь идет о культе Сергея Довлатова и Иосифа Бродского. Поскольку они оба наши старшие современники, их буквально погребли под курганами воспоминаний подлинных и притворных друзей. А о создании литературной биографии никто не задумывался.

Отличную двухтомную биографию Довлатова пришлось написать новосибирцу Михаилу Хлебникову, однако ироничный автор выступил в оригинальном жанре трагикомедии литературного быта. Глеб Морев — блестящий исследователь Михаила Кузмина и Осипа Мандельштама — иной. Методичный, дотошный, как бы безэмоциональный и внеидеологичный. Тем не менее от написанной им первой, еще фрагментарной, до тесноты насыщенной фактами литературной биографии Бродского, посвященной событиям 1961–1972 годов, не оторваться.

Сквозная линия: Бродский как конструктор собственной биографии и собственного мифа, после смерти Ахматовой в 1966 году взявший на себя роль «национального поэта».

Ни раба, ни врага власти, а ее, как бы утопично это ни звучало, равноправного собеседника. Отказывающегося быть жертвой внешних обстоятельств: независимость превыше всего. Что вызывало отторжение не только у власти, но и у андерграунда, и у либералов, и у эмиграции, считавшей, что в СССР не может родиться ничего стоящего.

Дорогого стоит встреча Бродского с Геннадием Шпаликовым, успешным советским сценаристом. Поглумившись над дорогими часами Бродского, тот устроил ему истерику: дескать, я гибну на баррикадах, а ты витаешь в облаках. Бродский выкинул Шпаликова за дверь и был прав.

Кстати, о кино. Перед самой эмиграцией Бродский ухитрился сняться в фильме Вадима Лысенко «Поезд в далекий август» об обороне Одессы, где сыграл первого секретаря горкома Гуревича: съемки с ним, увы, смыли.

И, кстати, о часах. Вопреки мифу о нищем поэте, Бродский после ссылки вступил в групком при Союзе писателей и Литфонд, катался в дома отдыха в Ялте, Гурзуфе и Коктебеле и зарабатывал благодаря переводам и отрывочным оригинальным публикациям в месяц не менее 120 рублей — по тем временам неплохо. Ну и из-за границы капали гонорары и вещи. Владимир Марамзин не без ехидства вспоминал тонкую телячью дубленку Бродского, его кашемировый свитер, светлые джинсы и замшевые туфли. «Он бы, возможно, оделся и проще, особенно для похода в администрацию, да ничего другого у него просто не было».

Сам Бродский долгое время пытался «посидеть на двух стульях». Да, была безумная история с самолетом из Самарканда, который в 1961 году Бродский хотел угнать в Иран на пару с мутнейшим и, кажется, не вполне вменяемым Олегом Шахматовым. КГБ был в курсе, но такого оглушительного обвинения публично против Бродского не выдвигал. И терпел его крики в ресторане Дома писателей о том, как здорово бы раздобыть автомат и взять в заложники секретаря обкома.

Но по мере стабилизации своего положения Бродский решил не бежать, а жениться на иностранке, чтобы получить возможность разъезжать по миру, и с 1967-го окучивал всех встреченных иностранок.

И тут-то нашла коса на камень. Совсем недавно вызволение Бродского из ссылки инициировал генерал-майор КГБ, завотделом административных органов ЦК КПСС Николай Миронов, возмущенный грубой работой ленинградских коллег. А теперь те же коллеги в две недели выставили Бродского из страны по израильской визе.

Наверное, дело все-таки в последней невесте Бродского — американке Кэрол Аншютц, дочери влиятельнейшего работника Госдепа, тесно связанного с ЦРУ. Тут-то КГБ и схватился за голову.

Морев пишет об «оголтелой шпиономании» в СССР: так, в связях с ЦРУ подозревались невинные поэты из числа ранних контактов Бродского. Но что поделать, если материалы о суде над Бродским передавал на Запад дипломат и кадровый разведчик Пол Секлоч, впоследствии замешанный в деле «Ирангейт». Если все издания и издательства, которые публиковали Бродского в США, в том числе несмотря на его категорические запреты, от «Воздушных путей» Романа Гринберга до ILLA Эдварда Кляйна, финансировались ЦРУ. Логика холодной войны, ясное дело. Но было ли уютно Бродскому, назвавшему шпионаж самым «смрадным» человеческим занятием, существовать в этой логике.

К счастью для него, после громкого скандала 1967 года ЦРУ стало сворачивать культурные программы. А на горизонте появились добрые и независимые ангелы поэта — Карл и Эллендея Проффер, добывшие ему пост в Мичиганском университете. Влюбленность в стихи Бродского и в него самого сочеталась с отторжением его вполне мракобесных эскапад типа призыва бросить водородную бомбу на Вьетнам. К этому можно прибавить и загадочное восхищение Бродского и его друзей венгерским мятежом 1956 года.

Несмотря на невеликий объем, книга напоминает клубок ниток, за любую из которых стоит только потянуть, чтобы открылись неожиданные сюжеты и детали. Так, накануне ареста Бродского его родной отец обращался в КГБ с просьбой приструнить сына с его «аморальными друзьями» и «дешевой популярностью».

Ну и — вишенка на торте — угадайте, как называлась первая оригинальная (не считая детских стихов) публикация Бродского в газете «Призыв» Коношского района Архангельской области. «Трактора на рассвете»!

Глеб Морев. Иосиф Бродский: годы в СССР. М.: Новое литературное обозрение, 2025.