В Большом Манеже проходит юбилейная выставка "75 лет МОСХ". Специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" Григорий Ревзин увидел отчетную выставку Союза художников, которому не в чем и незачем отчитываться.
В этом году Московскому отделению Союза художников (МОСХ) исполнилось 75 лет. По этому поводу нужно, вероятно, было что-то делать, и прежде всего нужно было понять, что в истории Московского союза самое славное. Довольно быстро выяснилось, что самое славное событие — это выставка, которая была в Манеже 40 лет назад, на которой Никита Сергеевич Хрущев ругал авангардистов. Поэтому довольно естественно получилось, что главное, чем должно отметить юбилей,— опять же выставка в Манеже. А вот что выставлять?
Председатель Московского союза художников Иван Казанский еще летом обещал, что выставка будет сделана сложно и театрально. Это выполнено. Пространство Большого Манежа организовано как старый городской центр со сложными интригами улиц и переулков, и там не всегда ясно, куда идти. В роли опознавательных знаков — большие телевизоры, образующие вокруг себя род пьяццы. В телевизорах показывают разные произведения, связанные с тем, что экспонируется, сложной ассоциацией идей. Комментария относительно видеоряда тоже нет, вместо этого из динамиков льются песни к кинофильмам "Ирония судьбы", "Обыкновенное чудо" и т. д. Словом, все завлекательно.
Я насчитал несколько таких пьяцц. Прежде всего, большая центральная, с городской скульптурой, тут царит Зураб Церетели, не потому, что его очень много (пять скульптур, три к фильму "Мимино", один свободно стоящий рельеф, посвященный режиссеру Данелии, и еще отдельно Мстислав Ростропович), а потому, что он самый известный, заметный и бронзовый. Есть и другие заметные скульпторы, скажем Лазарь Гадаев, а некоторые экспонированы не работами, а фотографиями городской скульптуры — памятниками Высоцкому, Рихарду Зорге, Льву Толстому, Кириллу и Мефодию и т. д.
Это одна скульптурная площадь, большая, за ней другая, поменьше, тут центр образует скульптор Леонид Баранов с большой скульптурной группой, изображающей художников — себя самого, художников Владимира Брайнина, Татьяну Назаренко и Николая Благоволина. Опять же вокруг него несколько скульпторов. Я так понял, что это те, которые находятся в Москве на вторых ролях и в принципе могли бы составить конкуренцию Церетели, но не составляют.
Еще есть третья скульптурная площадь, в центре которой стоит гипсовая ню скульптора Ивана Корнеева (называется "Красивая, нарядная" — девушка одета в длинные перчатки), прославившегося памятником Анатолию Собчаку. На этой площади скульптуры более авангардного свойства, которым не близки ни Баранов, ни Церетели.
Дальше уже идут другие пьяццы: отдельно — графики, книжной графики и плаката (самый, на мой взгляд, интересный раздел выставки), отдельно — декоративно-прикладного искусства (это больше напоминает магазин предметов интерьера и платьев), отдельно — церковного искусства, плавно перетекающего в театральное. В переходах между этими площадями висит живопись; специального живописного места почему-то нет.
Вы знаете скульптора Максима Малашенко? Он на барановской площади выставил мраморного Максимилиана Волошина. Просто виртуозно сделанная статуя, с таким великолепным эффектом теней шелковистых кудрей Волошина на сияющем мраморном челе, что ему вполне мог бы позавидовать любой мастер мраморных ню с кружевными остатками одежд, какие делались в XIX веке и очень ценятся на антикварных салонах. А художника Александра Теслика, выставившего серию работ "Отважные московские пожарные"? Он, между прочим, народный художник России, много работает по фотографиям МВД, ВДВ, МЧС. А художника Андрея Лопатина? У него там действительно прекрасная серия офортов "Среда обитания". Художник, как сказали бы раньше, с безупречным чувством линии. Художника Геннадия Животова, любимого мастера газеты "Завтра", выставившего прекрасное, как мне показалось, сатирическое изображение собрания толстовцев в Париже и еще открытие парка Царицыно? Знаете ли вы художников Сорокина (он, похоже, нарисовал здание французского посольства), Глухова (у него там картина "Шут с трубой"), Суворову?
Боюсь, вы их не знаете. Я, во всяком случае, не знал, я просто записывал тех, за кого зацепился глазом, причем в позитивном смысле. Это я потом узнавал, что один — любимый мастер силовых структур, а второй — газеты "Завтра".
А вот странно, что их как-то не знают. Это ведь уже давно московские художники, заслуженные, с медалями Академии художеств, много чего нарисовали — мы бы должны были их знать. Но как-то что-то здесь не сложилось, какой-то механизм не сработал.
Эта выставка занимает весь Манеж, самый большой зал Москвы, там несколько тысяч работ. Я бы не сказал, что я понял, про что она. Обычно, знаете, у выставки бывает какое-то название, замысел, и все более или менее читаемо. Это я не в укор говорю, нет, хорошая выставка, но непонятно про что. Ну как бы она в том смысле, что вот тут нарисовали и выставили и глядите, а больше ничего. То есть огромная выставка массы неизвестных художников непонятно про что. Причем это очень профессиональные мастера, у них вкусы, идеи, тяготения какие-то, недаром они по разным площадям разбежались, они явно хотят что-то сказать, но мы их не знаем и не понимаем. Странная история.
Вероятно, можно было выставить многое. Довольно уместно на юбилейной выставке смотрелись бы работы и до-, и послехрущевского периода. Было бы, возможно, здорово попробовать повторить ту экспозицию, которую когда-то ругал Хрущев — с Эрнстом Неизвестным, Элием Белютиным и т. д. После этой выставки Московский союз (хотя и реформированный и укрепленный реалистами) долго нес в себе заряд оппозиционности, выстрелившей так называемым левым МОСХом. Десятком художников, сначала старшее поколение — шестидесятники Виктор Эльконин, Андрей Васнецов, Павел Никонов, Николай Андронов, Игорь Обросов, потом семидесятники — Иван Лубенников, Александр Ситников, Ольга Булгакова, Татьяна Назаренко, Наталья Нестерова, Лев Табенкин. Можно было бы выставить их. Однако достаточно быстро оказалось, что у Союза нет никаких возможностей доставать к юбилею работы из музеев, частных коллекций, нет искусствоведов, готовых заниматься всей этой работой, и вместо истории решили выставить только сегодняшний день.
Все позднесоветское время существовал такой жанр — отчетная выставка Союза художников. Не знаю, были ли методички о том, как ее делать, но там был понятный сценарий. Выставка организовывалась по сложной иерархии, включавшей идеологию, чиновность художников и их неформальную заслуженность, и по этим рангам каждая вещь получала свое место — работа секретаря союза на революционную тему ставилась в центре, но и работы всеми уважаемого оппозиционного графика тоже находили свое место. Эта традиция сама собой и выплыла и вдруг обнаружила удивительную ситуацию.
Выяснилось, что в отчетных союзовских выставках был некоторый глубинный смысл. Государство так или иначе художникам платило. Оно давало им мастерские, выставочные залы и заказы. Была закупочная комиссия МОСХа, она платила за работы, они становились госсобственностью, что-то отправлялось в музеи, что-то — в гостиницы. Но так или иначе расходовались средства, и выставка была отчетом за них.
Сегодня все по-другому. Мастерские и выставочные залы стали собственностью союза — собственностью плохо оформленной и слабо защищенной, на которую постоянно совершаются рейдерские наезды, но в любом случае уже не государственной. А денег на союз государство больше не дает. В голодные 90-е их вообще не было, а начиная с 2000-х Министерство культуры стало переориентировать финансовые потоки на так называемое актуальное искусство, оставив этих художников жить как они хотят. Так что перед нами удивительный объект — отчетная выставка людей, которым не перед кем и не за что отчитываться.
Обычно выставки имеют некоторое художественное содержание, и Союз художников в своих программных документах, интервью руководителей, статьях в журнале "Русское искусство" и "Московские художники" постоянно настаивает на том, что он последний оплот художественности, которой вовсе нет в актуальном искусстве. Но вопреки этому мне кажется, что главное содержание этой выставки — социальное. Московский союз художников — это шесть с половиной тысяч человек. Шесть с половиной тысяч интеллигентов с высшим образованием, квалификацией, связями, иерархией, оставшейся от советских времен собственностью, которых государство перестало кормить 15 лет назад. В каком-то смысле модель выживания и гибели советской интеллигенции. Выставка про это.
Итак, что же с ними случилось? Прежде всего, отпадение вождей. Когда десять лет назад Зураб Церетели стал президентом Академии художеств, он предложил всем лидерам бывшего левого МОСХа стать академиками. И хотя именно Академия была главным художественным оппонентом МОСХа все позднесоветское время, ни один из них не отказался. Академия, собственно, дала им советскую модель — академикам платят деньги просто за то, что они есть, они могут делать что хотят, и их вещи остаются в их собственности. Это небольшие деньги, но существовать на них все же можно. На выставке практически нет работ лидеров — одна картина Льва Табенкина ("Христос с учениками") и пять работ Игоря Обросова, след его персоналки в Академии художеств. Больше никого. По большому счету выставка — это средний слой мастеров.
Далее, попытка найти нового заказчика. Таковых, собственно, трое — московское правительство, церковь и новорусский интерьер. Я не думаю, что эти работы нужно обсуждать по сути, но мне кажется, что такой степени конъюнктурности, которая требуется в этом случае, не было ни в работе на комсомол, ни на Госкомспорт, ни тем более на санаторно-гостиничную индустрию советского времени. Пожалуй, только райкомы требовали такого же бесстыдства.
Последний вариант — попытки сохраниться в тех областях, которые почему-то устояли. Это работа на театр, кино и книгу, и, надо сказать, среди всех разделов выставки эти три смотрятся самыми достойными. У этих трех областей совсем разная экономика — кино и книги превратились в нормальные индустрии, а театр — это другой способ получения денег от меценатов, прежде всего от того же московского правительства. Однако здесь художники работают со "своими" и сохраняют профессиональную культуру. Однако культуру — и не более того. Художник во всех этих областях — существо ведомое, замысел принадлежит не ему, а тем "своим", к которым он пристроился. Нужно обладать именем и авторитетом Бориса Мессерера, чтобы эскизы театральных декораций претендовали на статус самоценных произведений — у остальных экспонентов выставки этой претензии нет.
Варианты этим исчерпываются. Самым слабым элементом выставки, самой умирающей оказывается живопись. Кажется, это не нужно никому, и художники просто не знают, зачем они это нарисовали и что хотят этим сказать. Умеренно нонконформистская живопись — немного примитива, немного фотореализма, немного авангардных течений первой половины XX века — это была сердцевина союза, его лицо, и именно это никому не нужно. Это произведения, которые явно не выставляются, не печатаются и не продаются,— нечто, изготавливаемое по инерции и выставляемое в порядке творческого отчета, который никто не требует.
Над выставкой звучат песни из кинофильмов 1970-х, и это понятно — это гимны золотого века советской интеллигенции. "Давайте тихонько, давайте вполголоса...", и редкие посетительницы, дамы со следами былой красоты в платьях из прикладной секции того же Союза художников, светлеют лицом и вытирают глаза. Были разные идеи, что произойдет с интеллигенцией после того, как государство ее бросит, но холодно и спокойно поставленный на протяжении 15 лет эксперимент дает однозначный ответ. Те, которые могут бросить то, что считали смыслом своего существования, более или менее приспосабливаются. Остальные деградируют.
Но я честно не могу понять, зачем это. Ведь научить шесть тысяч художников — это очень дорого. Это в некотором смысле национальное богатство. Зачем их искоренять? Как-то это странно.