Премьера театр
"Жизнь все время отвлекает наше внимание, и мы даже не успеваем заметить, от чего именно" — свой спектакль молодой режиссер Константин Богомолов построил в соответствии с афоризмом Франца Кафки. Свидетелем на "Процессе" побывала АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
Сын еврейского торговца, окончивший Пражский университет, Франц Кафка днем служил страховым агентом, ночью писал романы. Сюжеты бакалавра юриспруденции чаще всего строились вокруг чудовищных извращений правосудия. Еще перед первой мировой он описывал прелести грядущего тоталитаризма и атмосферу концлагерей, до которых человечество додумалось десятилетия спустя. В СССР он печатался большей частью в самиздате. "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью",— острили советские интеллигенты.
В 1914-м Кафка начал так и не оконченный роман "Процесс", героя которого Йозефа К., служащего "прокуристом" (вымышленная смесь юриста и прокурора) в крупном банке, исследователи считают двойником автора. В один прекрасный день Йозеф К. узнает, что стал подследственным. Хождения по коридорам власти, споры со следователем и адвокатом ничего не меняют — герой не только не может доказать свою невиновность, но даже узнать, в чем его обвиняют. Вконец измученный, он покорно принимает смерть.
Очевидно, что "Процесс" увлек Константина Богомолова не только как режиссера, видящего в нем явные социальные аллюзии, но и как бывшего филолога, ищущего истоки сюжета в биографии писателя, в его дневниковых записях, пестрящих рассуждениями о смерти, на которую каждый из нас осужден с первого дня жизни.
Эту вечную и не слишком выигрышную для театра философскую истину господин Богомолов превращает в жутковатый сюрприз, преподносимый только к финалу. Поначалу спектакль густо приправлен атмосферой набоковской игры, персонажи которой кажутся марионетками, дергающимися по чьей-то воле. Сорванец следователь, слюнявящий под столом страницы порножурнала, он же пафосный адвокат Гульд в белоснежном сюртуке и женских босоножках (Евгений Миллер), напоминает мсье Пьера из "Приглашения на казнь".
Евгений Миллер, Сергей Угрюмов, Яна Сексте, которым, как и всем в этом спектакле, досталось по несколько шаржевых персонажей, играют остро и точно. Однако шаржей и шутовства оказывается слишком много. И если у Набокова миру марионеток противостоит человек — Цинциннат Ц., то Йозеф К. Игоря Хрипунова тоже кажется куклой, поначалу крикливой и воинственной, но понемногу стихающей.
К концу первого действия вся эта театральная круговерть начинает утомлять. Кривляка фрау Грубах (Евдокия Германова), примерив гитлеровский парик и усы, изображает директора канцелярии; Экзекутор (Сергей Угрюмов) сечет провинившихся тюремщиков по голым задам; Прачка, она же прислуга адвоката (Яна Сексте), с механическим однообразием соблазняет всех судей и подсудимых. О тайной сути, кроющейся за этим несколько затянувшимся фарсом, напоминают разве что декорации — сценограф Лариса Ломакина сумела создать на крошечном пространстве сцены "Табакерки" иллюзию высоких сводов наподобие сводов собора Святого Вита в Праге. Только трубы органа расположены здесь не вдоль стены, а вдоль сводов и направлены острыми концами на зрителя. Угрожающие пики труб и странная особенность всех костюмов — сюртуки, пальто и женские платья разрезаны на спине и сшиты суровой ниткой (так прозекторы зашивают трупы) — напоминают о другом рассказе Кафки, "В исправительной колонии". Там Кафка описывает изощренную пытку: чудо-механизм из тысячи игл выводит на спине осужденного приговор, до того ему неведомый. А перед началом пытки одежда жертвы разрезается вдоль спины.
Мало-помалу ерничанье в спектакле сменяется мрачным пафосом, музыка Баха, поначалу едва пробивавшаяся из-под сводов, звучит все громче. Пастор (Борис Плотников), взявшийся утешить героя, оказывается капелланом тюрьмы, вконец изматывающим его долгими рассуждениями о святости закона. Так что когда двое стражей укладывают Йозефа К. на деревянную тачку, явно напоминающую гроб, он уже не сопротивляется. И тогда трубы органа опускаются и пронзают тело.