Почему не соседняя Пречистенка? Почему не Бронная и не Герцена, где и сегодня, пока идешь по городу, ощущаешь какую-то особую "породистость" людей? Я не знаю других объяснений, кроме архитектурных. Это тем более забавно, что в итоге деятельности архитекторов получилось совсем не то, что они хотели.
Дело было так. Этот район — от Храма Христа Спасителя до Парка Культуры — по советскому генплану Москвы собирались полностью сносить. На месте Храма Христа Спасителя должен был быть Дворец Советов. Комсомольский проспект должен был соединять Дворец и Университет: здесь должно было быть что-то вроде площади Гагарина на Ленинском — торжественный въезд в сердце Москвы. Не снесли, но собирались, поэтому ничего здесь не строили и ничего не ремонтировали — все равно под снос. К концу советской власти это были почти трущобы.
Но трущобы, сохранившие образ досоветской Москвы. Тогда, в конце 80-х, это была страшно важная тема — досоветская Москва. Место оказалось не слишком престижным с точки зрения официальных архитекторов, но страшно притягательным для идеалистов, которым в советское время строить не давали. И мастерская, теперь академика, а тогда просто архитектора, Александра Скокана разработала план реконструкции района.
Позднесоветские идеалисты-интеллигенты, слабо вписанные в официальные структуры,— это люди с известными взглядами. Во-первых, они страшно любили старую Москву. Во-вторых, они очень любили западную Европу. В-третьих, они были людьми воспитанными и деликатными, для них наглость и напористость казалась дурным тоном. В-четвертых, они были исполнены духом дружества — все работы они старались делать вместе, одним кругом, кругом хороших людей. Ну и в-пятых, они считали, что нужно заботиться о людях и делать для них что-то хорошее.
Поэтому план реконструкции Остоженки был таким. Во-первых, архитекторы обратили внимание, что люди здесь обычно ходят по району пешком, переулками и какими-то проходами. Это назвали "умершие переулки". Все эти переулки возрождали и делали зелеными — получался район-парк, по которому гуляют жители. Во-вторых, все трущобы сносили, а вместо них проектировали дома, которые оказывались очень похожими на архитектуру Финляндии, Швейцарии и Германии, с той разницей, что эти дома абрисом и размерам как бы повторяли то, на месте чего их ставили. Идея была делать дома максимально вежливо и интеллигентно, воспитанно, так, чтобы не наглеть. В-третьих, эти дома должны были проектировать разные архитекторы, но все друзья, примерно одного возраста, взглядов и привычек. Так достигалось единство образа и разнообразие решений. Им казалось, что все это вместе позволит сохранить дух старой Москвы, в которой есть память места, память сетки улиц, двориков, скверов, масштаба, но которая вместе с тем станет европейским городом. Ну и, наконец, в этих домах, конечно, будут жить те же люди, которые здесь и жили, и это тоже сохранит дух района. Они будут гулять по району, парку, и радоваться.
Что вышло? Зеленый район создать получилось, но "умершие переулки" возродить не удалось. Каждый следующий дом, который возникал здесь, по-феодальному ограничивал территорию — проходы блокировались шлагбаумами, охраной, заборами, и сегодня Остоженка — чемпион по разнообразным заграждениям, препятствующим гуляющим. Шаг влево-вправо — свисток, попытка достать фотоаппарат расценивается как применение оружия. Старых жителей выселили почти полностью, последние бабушки еще догуливают среди бесконечных строек, и дико озираются, понимая, что их сейчас схватят и выселят. Старый московский дух сохранить тоже не удалось: тихая и уютная буржуазная архитектура Швейцарии и Германии, повторив по абрису разваливающиеся трущобы, приобрела остроавангардные формы — она все время "разламывается", "взрывается", поражает воображение неожиданными взлетами и провалами. У одного дома около Зачатьевского монастыря я как-то насчитал девять разных фасадов — так часто он "ломается", прерывает сам себя и начинает заново. Вместо воспитанной буржуазности получилось собрание остроавангардных решений, каждое из которых громко кричит — посмотрите, какое я необычное.
Но, во-первых, осталась идея тихого и зеленого района в центре Москвы, предназначенного только для жилья. Во-вторых, остались архитекторы — растерявшие свой идеализм, но все равно оставшиеся людьми определенного круга — самыми продвинутыми в смысле знания западной архитектуры и хорошо представляющими себе специфику Москвы. Собственно, элита московской архитектуры. В-третьих, создался район с европейской архитектурой.
Понятно, что это оказалось самое дорогое место в Москве. Образцовый район русского капитализма, выставка высших достижений капиталистического хозяйства, оформленного лучшими московскими архитекторами. Сегодня мой друг архитектор Сергей Скуратов сносит дом, в котором я родился, и где еще живут две мои старые тетушки — на углу Бутиковского и Коробейникова переулков. Не думаю, что он хотел их выселить с Остоженки, и не сомневаюсь, что на месте этой старой развалюхи он построит нечто небесно-прекрасное — он всегда так делает. Сказать, что я счастлив по этому поводу, сказать не могу — хотелось как-то иначе. Но не получилось.
Знаете, первой перестроечной улицей у нас был Арбат. Архитекторы, его создававшие, думали, что это будет улица искусства, на подрамниках они изображали художников с мольбертами, рисующими Арбат под Окуджаву, "живописцы окуните ваши кисти". И мольберты там действительно появились, и это были первые в Москве лотки для розничной продажи сувениров. И это все равно самая знаменитая московская улица, и она даже похожа на то, что задумывалось. Правда, место для мольберта стоит там дорого. Но когда архитекторы что-то рисуют, они не предвидят таких последствий.