Премьера театр
Лаборатория Дмитрия Крымова в бывшем здании театра Анатолия Васильева на Поварской показывает спектакль "Optimus Mundus" ("Лучший из миров"), придуманный Арсением Эпельбаумом. Вместе с пятнадцатью другими избранными РОМАНУ Ъ-ДОЛЖАНСКОМУ довелось испить предназначенный Моцарту отравленный напиток, очутиться в одной постели с Дездемоной и Отелло и едва не провалиться в тартарары вместе с Дон Гуаном.
В день спектакля каждому зрителю перезванивают из театра и вежливо уточняют, точно ли он придет вечером. На "Optimus Mundus" приглашают ровно шестнадцать человек — отсутствие любого будет замечено, но и лишнего приткнуть будет негде. В другие дни, говорят, зовут и вовсе двенадцать персон. Главное — чтобы общее число пришедших делилось на четыре, потому что в начале спектакля в театральный гардероб вбегают со свечками четыре молодых актера и делят публику на равные маленькие группки. У каждого — свои зрители, пообещавшие верить, что именно их "вожатый" будет здесь играть главную роль.
Интонация домашнего представления задается сразу: в прихожей, куда надо подняться по узкой винтовой лестнице, публику просят оставить сумки и сменить уличную обувь на мягкие комнатные тапочки. А потом актеры разводят свои группки по выгороженным в полутемном театральном зале закуткам — чтобы разыграть для них микроспектакли по пьесам Шекспира и Пушкина. В каждом помещении задерживают не больше десяти минут. "Логистика" спектакля весьма прихотлива: группки зрителей — и их предводители, разумеется, тоже — то соединяются для очередного маленького представления, то опять разбегаются по углам, для следующего приключения. Посреди вечера, после нехитрой общей трапезы в импровизированном буфете, "кураторы" групп меняются, чтобы вторая порция зрителей увидела то, что первая уже успела посмотреть.
На программке даже напечатана схемка спектакля. Как-то все это очень лихо рассчитано — чтобы один из актеров мог успеть для одних зрителей стать каменной десницей Командора, просунутой в занавес, а для других, сидящих за его спиной,— Моцартом, готовящимся сыграть пальцами на стаканах с водой свой реквием. За час и пятнадцать минут в театре зрители успевают встретиться с Дон Гуаном и Донной Анной, услышать дайджест оперы "Евгений Онегин", посидеть в покоях Оливии из "Двенадцатой ночи", выпить отравленное Сальери вино (которое оказывается обычной газировкой), стать свидетелями любовного объяснения Ромео и Джульетты — и сыграть при этом роли членов двух враждующих семейств, вооруженных деревянными мечами. Самая остроумная сцена — в огромной постели у Дездемоны: заявившись в альков, Отелло не сразу обнаруживает супругу, потому что вместе с ней под одеялом лежат еще восемь чужих людей разного пола.
Все эти пародийные сценки разыграны Натальей Горчаковой, Анной Синякиной, Максимом Маминовым и Сергеем Мелконяном не просто задорно и обаятельно, но с очень точным соотношением иронии и серьезности. И даже если вы не знаете родословной молодого режиссера, то все равно рано или поздно наверняка вспомните веселые и умные затеи семейного театра "Тень". А если знаете, то вспомните сразу. Арсений Эпельбаум — сын придумавших все спектакли "Тени" Майи Краснопольской и Ильи Эпельбаума. Они тоже очень любят не только искусство показать, но и поговорить со зрителем по душам, в глаза ему внимательно посмотреть и даже накормить — прежде чем вовлечь его в увлекательную рукодельную игру, а там уже чуть-чуть обхитрить и посмеяться вместе с ним над ним же самим, над театром и над всем миром. Чтобы потом выпустить на улицу в состоянии абсолютного счастья.
Спектакль Арсения Эпельбаума тоже похож на домашний театр. Хотя живет мыслями о театре "настоящем", иногда страшном, иногда прекрасном, иногда смешном. "Optimus Mundus" — лучший из миров — это и есть театральный мир, который одновременно балаган и волшебство. Поэтому Моцарт и Сальери вдруг оказываются Счастливцевым и Несчастливцевым, надгробные памятники на кладбище — опереточными декорациями, а актеры простодушно раздают зрителям цветы, чтобы быть осыпанными ими на поклонах. Конечно, этот самодельный спектакль — лишь веселая проделка, не имеющая никакого отношения, например, к борьбе "новой драмы" с пыльной классикой, или к поискам альтернатив повальной коммерциализации театра, или к переделам собственности (хотя как о них не вспомнить в доме на Поварской, "Школе драматического искусства" уже не принадлежащем) и к прочим проблемам "большой" театральной жизни. Но в том, что затея Эпельбаума-младшего эту самую жизнь сильно украсила, сомнений нет.